Мы быстро отшагали три километра обратно, в гостиницу. Идти
теперь пришлось в гору, и это послужило хорошим моционом. Город, который мы
покидали, выглядел уныло, и расставаться с ним было легко. Когда мы погрузились
и машина выехала на проселок, ведущий к новому шоссе, шофер истово
перекрестился.
– Что-нибудь неладно? – спросил я. Он уже раз
крестился так в первый вечер, когда мы ехали из Альхесираса в Малагу, и я тогда
решил, что мы проезжаем место, где когда-то случилось несчастье, и мысленно с
почтением склонил голову. Но сейчас было ясное утро, предстоял лишь короткий
переезд до столицы по отличной дороге, а особенной набожностью наш шофер, судя
по разговору, не отличался.
– Да нет, все в порядке, – сказал он. – Это
чтобы нам благополучно добраться до Мадрида.
Не для того тебя нанимали, чтобы ехать в расчете на чудо или
на промысел божий, подумал я. Нужно знать свое дело, если садишься за руль, да
хорошенько проверить резину, прежде чем приглашать господа бога в напарники. Но
тут я вспомнил о женщинах и детях и о том, как важно единение в этом бренном
мире, – и тоже перекрестился. Потом, желая оправдать эту чрезмерную заботу
о нашей собственной целости и невредимости, пожалуй, несколько преждевременную,
если учесть, что мы собирались добрых три месяца колесить днем и ночью по
дорогам Испании, и довольно эгоистическую, поскольку нам предстояло провести
это время в среде матадоров, я помолился за всех, кого мог считать заложниками
Судьбы, за всех друзей, больных раком, за всех знакомых женщин, живых и
умерших, и за Антонио, чтобы ему достались хорошие быки. Последняя молитва не
была услышана, но зато после рискованного пробега через Ламанчу и кастильские
степи мы все же благополучно добрались до Мадрида и отсюда уже отправили нашего
шофера обратно, в Малагу, ибо у самого отеля «Суэсия» выяснилось, что он
понятия не имеет о том, что значит поставить машину в большом городе.
Сделать это пришлось в конце концов Биллу, и он же взял на
себя шоферские обязанности на весь сезон. Оказалось, что водительский опыт
нашего шофера ограничивался ездой на грузовике в качестве подручного. Нам его
рекомендовали с чисто испанской непосредственностью потому, что он приходился
кому-то дальним родственником, был честным, добропорядочным малым и нуждался в
работе. Мы деликатно объяснили ему, что не можем пользоваться его услугами, так
как он не знает мадридских улиц и мадридских порядков – что вполне
соответствовало истине, – и он с незапятнанным послужным списком вернулся
к своему грузовику.
Во время остановки в Аранхуэсе, пока нашу машину мыли и
заправляли, мы прошли в старый ресторан на южном берегу реки Тахо и заказали
спаржу и белое вино. Река была зеленая, узкая и глубокая. Вдоль берегов росли
деревья, по воде плыли унесенные течением водоросли, и у пристани праздно
качались лодки, предназначенные для прогулок вверх по реке, к старинному
королевскому парку. Кругом было тихо, и аранхуэсский ресторан напоминал домик
на Сене близ Ба-Медона с картины Сислея. Спаржа была крупная, белая, нежная на
вкус, и было приятно завтракать ею в тени деревьев, глядя, как плещется в реке
рыба, и попивая мягкое некрепкое вино, перед подъемом на сухую белую суровую
возвышенность, которую пересекает дорога, ведущая в Мадрид.
Отель «Суэсия», новый и нарядный, выстроен позади здания,
где когда-то были кортесы, в нескольких минутах ходьбы от старого Мадрида.
Руперт Белвилл и Хуанито Кинтана, приехавшие раньше, рассказывали, что Антонио
ночевал в отеле «Веллингтон» в новой, фешенебельной части города, где
расположено большинство новых отелей. Он хотел выспаться и одеться вне дома,
чтобы спастись от осаждавших его репортеров, поклонников и болельщиков. Кстати,
«Веллингтон» находится недалеко от цирка, а это важно, так как во время
праздника святого Исидора движение на улицах затруднено. Антонио любит
заблаговременно быть на месте, и, кроме того, беспрестанные остановки из-за
уличных заторов хоть кого могут вывести из себя. А перед боем это совсем ни к
чему.
В номере Антонио толпился народ. Много было знакомых. Еще
больше незнакомых. В гостиной собрался избранный круг почитателей. Большинство
– люди среднего возраста. Только двое молодых. У всех был очень торжественный
вид. Было много людей, так или иначе связанных с боем быков, несколько
репортеров, в том числе двое из французских иллюстрированных изданий, и с ними
фотографы. Ничуть не торжественно выглядели только Каэтано, старший брат
Антонио, и Мигелильо, его служитель.
Каэтано поинтересовался, захватил ли я свою серебряную
фляжку с водкой.
– Да, – сказал я. – Для экстренного случая.
– Сейчас как раз такой случай, Эрнесто, – сказал
он. – Выйдем-ка в коридор.
Мы вышли, выпили за здоровье друг друга, потом вернулись, и
я пошел в комнату, служившую Антонио гардеробной. Он одевался.
Он ничуть не изменился, разве только возмужал немного и,
кроме того, загорел и поздоровел от жизни на ферме. В нем не чувствовалось ни
волнения, ни торжественности. Через час с четвертью он должен был выйти на
арену и точно знал, что это значит, что ему нужно делать и что он будет делать.
Мы очень обрадовались друг другу, и для каждого из нас все было так же, как
бывало всегда.
Я не люблю гардеробных и перевязочных, и потому, после того
как он спросил о здоровье Мэри, а я – о здоровье Кармен и мы уговорились
поужинать вместе, я сказал:
– Ну, я пойду.
– Ты зайдешь потом?
– Конечно, – сказал я.
– Значит, до вечера, – сказал он и улыбнулся своей
улыбкой сорванца-мальчишки, которая так естественно, легко и непринужденно
набегала на его лицо еще до первого сезона в Мадриде. Он думал о предстоящем
бое, но эта мысль не тревожила его.
Трибуны были битком набиты, но коррида шла плохо. Быки были
дрянные, нападать не решались, – уже устремившись вперед, вдруг
останавливались на всем скаку. Они были перекормлены, тяжелы не по росту, и
если уж бросались на лошадей, то очень быстро выдыхались и припадали на задние
ноги.
Антонио спас корриду от полного провала и показал мадридцам
образчик того, на что он теперь способен. Бык ему попался никуда не годный. Он
обходил лошадей и никак не решался напасть в открытую. Но Антонио легко и
изящно подманивал его плащом, звал, учил, подбодрял, с каждым разом все ближе и
ближе пропуская мимо себя. Он делал из него боевого быка у публики на глазах.
Казалось, он проникает в бычью голову и орудует там решительно и умело, покуда
бык не поймет, чего от него хотят.
За это время, что я его не видел, он довел до совершенства
свое умение владеть плащом. Это были не просто уверенные и точные пассы, о
каких мечтает любой матадор. Каждый взмах подчинял быка, заставлял его
следовать за плащом, описывать круг так, что рога проходили в нескольких
сантиметрах от Антонио, чьи движения были плавны и размеренны, точно в
замедленном фильме или во сне.
