Он притащил меня в ванную и заставил встать на колени перед унитазом. Потом поднял крышку и сунул меня головой вниз, разбив мне о сиденье лоб. Потом поднял мою голову, потянув за волосы, а второй рукой зачерпнул чашкой воду из унитаза. Он встал у меня за спиной, с силой отвел мою голову назад и поднес чашку к моему рту.
Я пыталась отвернуть лицо в сторону, но он так крепко прижимал чашку к моим губам, что я подумала, что она сейчас треснет. Часть воды попала мне в рот, часть — в нос. Прежде чем я успела ее выплюнуть, он зажал мне рот ладонью, так что пришлось глотать.
После этого он заставил меня двадцать раз почистить зубы — он действительно считал вслух! — а потом велел открыть рот, чтобы проверить их чистоту. Затем я должна была десять раз прополоскать рот теплой водой с солью. В довершение всего он взял мыло и тер вокруг моих губ до тех пор, пока я не решила, что он содрал там два слоя кожи. Больше я никогда не пыталась такого делать.
У меня такое чувство, док, что я уже никогда не смогу отделаться от этих нелепых правил. И дело даже не в том, нелепые они или нет. Я знаю, что это полный бред, но это не имеет никакого значения. Они зафиксированы во мне, а я к ним привязана. К тому же, вдобавок к его правилам, моя психика добавила еще несколько своих — небольшое искажение личности, которое я заработала, прежде чем двадцать раз обожглась, так что в настоящий момент я представляю собой некий причудливый гибрид психических отклонений.
Я езжу сюда одним и тем же маршрутом и по дороге останавливаюсь в одном и том же кафе. Во время сеансов я вешаю пальто на один и тот же крючок в вашем кабинете и сажусь на одно и то же место. Вам стоило бы взглянуть на процедуру, которую я ежедневно выполняю, прежде чем идти спать: двери запираются, все шторы задергиваются, окна тоже запираются. Затем я принимаю ванну и брею ноги — сначала левую, затем правую, подмышки — в последнюю очередь.
Покончив с ванной, я натираю тело лосьоном и, прежде чем отправиться в постель, еще раз проверяю двери и окна, ставлю перед входной дверью пустые жестяные банки и еще дважды убеждаюсь, что сигнализация включена, — на случай, если она вдруг выйдет из строя, и устанавливаются пустые банки, — затем я наконец проверяю, на месте ли нож под моей кроватью и баллончик с перечным спреем на тумбочке.
Много ночей, когда я пыталась заснуть в своей постели, но только лежала и прислушивалась, а потом брала свое одеяло и ползла в шкаф — именно ползла, на случай, если кто-то подсматривает за мной в окно. Потом я устраивалась внутри и выставляла все туфли, чтобы они находились передо мной.
В прошлый раз вы сказали, что такие устоявшиеся рутинные процедуры, возможно, обеспечивают мне чувство безопасности. Что ж, я действительно заметила какие-то моменты, о которых вы мне иногда говорите, начиная словами «А вы никогда не задумывались…» или «Тут есть над чем поразмыслить…». Пока вы не начнете задавать мне вопросы пачками, у нас все будет в порядке, но клянусь: стоит вам как-нибудь спросить, как я себя чувствую, и мы с вами расстанемся навсегда.
Так что там все-таки насчет этих рутинных процедур? Сначала мне казалось, что вы полностью заблуждаетесь, но потом я поразмыслила и пришла к выводу: ежевечерний ритуал действительно помогает мне чувствовать себя в безопасности — что, по меньшей мере, звучит иронично. Я хочу сказать, что все то время, которое я нахожусь здесь, я никогда не была в полной безопасности. Это все равно что ехать на американских горках через преисподнюю, когда за пультом управления сидит сам дьявол. Просто мои ритуалы — это единственное, на что я могу еще рассчитывать, чтобы остаться на этом же уровне, лишь бы не хуже.
Каждый день я продвигаюсь немножко вперед, и какое-то дерьмо проще разгрести, чем другое, но есть некоторые вещи… От них никуда не деться. Вчера вечером я выпила галлон
[2]
чая, а потом целый час просидела в туалете — по крайней мере, мне показалось, что это был час, — пытаясь заставить себя пописать во внеурочное время. Вот-вот должна была появиться струйка, много раз должен был наступить этот благословенный момент облегчения, но в последний момент мой мочевой пузырь снова судорожно зажимался. Результатом этого эксперимента стала еще одна бессонная ночь.
На этой ноте я сегодня заканчиваю, достаточно. Я должна ехать домой и идти в туалет. Нет, я не хочу воспользоваться вашей ванной комнатой. Я бы сидела там и думала о том, что вы сидите здесь и гадаете, получится у меня пописать или нет. Нет уж, спасибо.
Сеанс пятый
Сегодня по дороге сюда я остановилась у кафе на углу вашей улицы. Снаружи оно выглядит не слишком привлекательно, но зато там подают убийственный кофе «Ява» — ради него уже имеет смысл ехать в город. Я не знаю, что у вас сейчас в кружке, — насколько я понимаю, это виски, — но все же рискнула купить вам чай. Должна же быть какая-то компенсация за то, что вы заканчиваете этот день вместе со мной.
Кстати, мне очень нравятся массивные серебряные украшения, которые вы носите. Они подходят к цвету ваших волос и придают вам вид шикарной бабушки, которая еще вполне может иметь секс и получать от этого удовольствие. Не беспокойтесь, я не намекаю ни на какие детали: я знаю, что психотерапевты не любят говорить о своей жизни, да и я, во всяком случае сейчас, слишком поглощена собой, чтобы что-то выслушивать.
Возможно, ваши украшения нравятся мне потому, что напоминают о моем отце, и эти воспоминания полностью соответствуют такому сосредоточенному на себе состоянию. Дело не в том, что у него было много подобных вещей, но у него было кольцо «кладдаг»,
[3]
доставшееся ему от его отца. Родители моего отца приехали сюда прямо из Ирландии и открыли здесь ювелирный магазин. Это кольцо было единственным, что осталось ему от них, после того как они погибли по время пожара вскоре после свадьбы моих родителей: все остальное забрал банк. Я спрашивала маму после аварии, что случилось с этим кольцом, и она сказала, что оно потерялось.
Мне нравится думать, что, если бы мой отец был жив, он предпринял бы все от него зависящее, чтобы спасти меня, хотя на самом деле я не очень представляю, как бы он мог это сделать. Он был удивительно спокойным человеком, и в моей памяти он навсегда останется сорокалетним, в одном из своих толстых ворсистых свитеров и брюках цвета хаки. Насколько я помню, его голос становился громче только тогда, когда он рассказывал о новых поступлениях книг в библиотеку, где работал.
Там, в горах, я иногда вспоминала о нем и даже думала: интересно, следит ли он за мной сейчас? Но потом мне это надоело. Если он был моим ангелом-хранителем, как я себя уверяла, пока росла, почему он, черт побери, не прекратил все это с самого начала?
Во второй мой вечер в хижине Выродок нежно вымыл мне спину.
