«Чужой я здесь», – подумал я. Но виски возразило, а в
это время суток правда всегда на его стороне. Виски может быть правым или
ошибаться, но оно сказало, что я не чужой, и я знал – ночью с ним лучше не
спорить. В любом случае мои ботинки у себя дома, потому что они сшиты из
страусиной кожи, и я вспомнил лавку сапожника в Гонконге, где нашел эту кожу.
Нет, нашел ее не я. И тогда я стал думать о том, кто же нашел эту кожу, и о тех
временах, а потом о разных женщинах и о том, каково бы им было в Африке и как
мне повезло, что я знал прекрасных женщин, влюбленных в Африку. Я знавал и
невыносимых женщин, из тех, что приезжали сюда лишь развлечься, и настоящих
стерв, и нескольких алкоголичек, для которых Африка была просто-напросто еще
одним местом для безудержного распутства и пьянства. Стервы охотились только за
мужчинами, хотя, случалось, постреливали и в других животных, а алкоголички
жаловались, что не могли не пить, лишь только поднимались выше уровня моря. Но
и на уровне моря они напивались ничуть не меньше.
У алкоголиков всегда находился повод – какая-нибудь
необыкновенная трагедия, но те, кого я знал, были пьяницами и прежде. Белые
самцы-пьяницы в Африке так же утомительны, как и бывшие алкоголики. За редким
исключением, я не знаю никого скучнее бывшего алкоголика. По сравнению с ним
все прочие достопримечательности: бывший фальшивомонетчик, сводник в отставке,
исправившийся карточный шулер, бывший полицмейстер, бывший министр-лейборист,
бывший неудавшийся посол в какой-либо из стран Центральной Америки, стареющий
чиновник службы нравственного перевооружения,
[19]
временно исполняющий обязанности премьер-министра Франции, бывшая коронованная
особа, бывший политический радиокомментатор, удалившийся от дел миссионер, страстный
рыболов, напичканный статистическими данными, лишенный духовного сана священник
– ослепительно интересные и обаятельные личности.
Я вспомнил одного бывшего алкоголика, которого встретил
последний раз в Найроби. Он очень обрадовался, увидев меня, и тут же предложил
выпить. Они обычно торчат в барах в часы, когда там и так полно народу,
занимают место какого-нибудь честного выпивохи и, потягивая свой томатный сок
или ячменный отвар с мускатным орехом, бросают по сторонам взгляды, в которых
сочетается убежденность сторонника «нравственного перевооружения», отрешенность
аиста марабу и любопытство фешенебельного владельца похоронного бюро,
превысившего свой банковский кредит.
– Хем, старина, – сказал мой «большой
друг». – Дружище. Что будешь пить?
– То же, что и ты.
– Но это всего лишь ячменный отвар с мускатом.
– То, что нужно. Бармен, ячменный отвар с мускатом и
двойной розовый джин.
– Я бы не стал их смешивать, дружище.
– Будь по-твоему. Выпью отдельно. Что слышно о старине
Стивенсе?
– Плохо. Плохо. Хуже не бывает. Дрожит как лист.
Отправился на озеро Тана и подстрелил великолепного буйвола. Говорит, двести
фунтов, не меньше. Сам знаешь, как они привирают.
– Конечно.
– Промазал в слона с двадцати ярдов. С ним покончено.
Сомневаюсь, чтобы он объявился снова.
– Есть что-нибудь от Дорча?
– И ему конец. Не знаю даже, где он и с кем.
Трагический случай. Встретил его как-то на Ямайке. Смотрит невидящим взглядом.
Думал, я твой брат.
– Бедняга Дорч. Можем мы что-нибудь для него сделать?
– Ты мог бы ему помочь.
– Надо подумать. Старина Дорч всегда нравился мне.
– Однако он пропал. Совсем угас. Боюсь, не отличит день
от ночи.
– Это не удивительно, если он на Ямайке: здесь может
быть ночь, в то время, когда там день.
– Точно. Только он уже не на Ямайке. Вернулся в Лондон.
Принесли ячменный отвар с мускатом, и я выпил. Напиток был
пьянящий, но не очень крепкий.
– Неплохо. Теперь я понимаю тебя. – Я сделал
глоток розового джина. – С ячменным отваром он на голову выше виски.
Забыл, как оно застревает в горле.
– Теперь ты в норме? – спросил мой «милый старый
друг».
– Вполне.
– Выглядишь ты лучше, чем мне рассказывали.
– Великолепно. Как бродячая сука.
– Я слышал, ты тут немного повеселился.
– Хочешь сказать, напился?
– Да нет. Просто немного погулял. Знаешь, виски
действительно ужасная отрава.
– Кто тебе сказал?
– Старший официант.
– Верно. Я был здесь с молодым С. Д. Мы действительно
отмечали кое-что.
– Годовщину?
– Нет. Одно событие.
– Можешь поделиться?
– Нет.
– Извини. Я не хотел быть навязчивым.
– Слышал что-нибудь о старине Хормонсе?
– Конец ему. И трех месяцев не протянет. Может быть,
уже все кончено.
– Мы бы знали. Ты ведь получаешь «Телеграф» авиапочтой?
Сообщение о его смерти наверняка было бы в газете.
– Твоя правда. Это моя любимая газета. Полно сообщений
о ветеранах. Пропили свою жизнь.
– Не совсем так. Я бы не сказал, что старина Хормонс
всю жизнь провел за бутылкой.
– Нет, – сказал он. – Нужно быть
справедливым.
– «Темпест».
[20]
не был рассчитан на пьяниц. Он весил семь тонн и шел на посадку почти со
скоростью «спитти»
[21]
– Не совсем так, дружище. Не совсем так.
– Совсем не так. Я просто хотел напомнить тебе.
– Какие были времена, – сказал он. – Какие
парни! Удивительно, как быстро они угасают теперь. А все эта отрава! Доказанный
факт. Тебе еще не поздно бросить, старина Хем.
– По правде говоря, мне еще чертовски рано бросать. Мне
это нравится и помогает. Ну что, ты будешь? А то мне пора бежать.
– То же самое. Послушай, ты не обиделся?
– Нисколько.
