Лучше всех такие рестораны удавалось отыскивать Майку Уарду.
Он знал и любил Париж больше других. Мы с Майком рыскали в поисках тайных
ресторанчиков с хорошим, как правило пьяницей, поваром, двумя-тремя сортами
доброго легкого вина и с хозяевами, едва сводившими концы с концами и готовыми
в любой момент продать свое заведение или разориться. Нам не нужны были
уединенные рестораны, которые начинали процветать и становились популярными.
Именно так получалось с ресторанами, которые находил Чарли Суини. К тому
времени, как он приглашал нас в свой ресторан, секрет становился столь широко
известным, что приходилось подолгу ждать свободного столика.
Зато с тайными кафе у Чарли все обстояло благополучно, и
здесь он соблюдал полнейшую секретность. Конечно же, это касалось только наших
запасных, или, как мы их называли, полуденных и предвечерних кафе. В это время
дня порой хотелось перекинуться с кем-нибудь двумя-тремя словами, и тогда я
отправлялся в его запасное кафе или он в мое. Туда мы могли приходить с
девушками. Девушки обязательно где-то работали, иначе их считали
легкомысленными. Только дураки имели постоянных девушек. Днем девушка была ни к
чему, так же как ни к чему были все ее проблемы. Если же она хотела быть твоей,
она непременно должна была работать, и тогда все ночи принадлежали ей. Вот
когда она была по-настоящему нужна, и ты водил ее вечерами в разные
ресторанчики и дарил ей всевозможные вещицы. Я никогда не пытался хвастать
своими подружками перед Чарли, у которого всегда были красивые, послушные и
прекрасно воспитанные девушки, и все они обязательно работали. В то время моей
девушкой была моя консьержка. Это была первая молодая консьержка в моей жизни,
и приключение казалось мне очень волнующим. Главное ее достоинство было в том,
что она все время работала и не могла выходить не только в общество, но и
вообще никуда. Когда мы с ней познакомились, она была влюблена в кавалериста из
Garde republicaine
[22] –
этакого украшенного плюмажем из конского хвоста усача со знаками офицерского
различия на груди, казарма которого находилась неподалеку от нашего дома. Он
дежурил всегда в одно и то же время и вообще был красавцем мужчиной, и при
встрече мы обращались друг к другу не иначе как по всей форме: «Monsieur».
Я не был влюблен в свою консьержку, но в ту пору ночами
чувствовал себя очень одиноко, и, когда она впервые поднялась по лестнице,
открыла мою дверь, в которой торчал ключ, и проскрипела по ступенькам, ведущим
на мой чердак, где возле окна с очаровательным видом на Монпарнасское кладбище
стояла моя кровать, а затем сняла войлочные туфли, легла рядом и спросила,
люблю ли я ее, я преданно ответил: «Конечно!»
– Я знала, – сказала она, – я так давно знала
эта Она сказала, что шданда не смогла бы по-настоящему полюбить кавалериста из
Garde republicaine. Я ответил, что считаю месье симпатичным человеком, un brave
homme et tres gentil,
[23] и что, должно быть, он
здорово смотрится верхом на лошади. Но она возразила, сказав, что она не
лошадь, и к тому же с ним было много хлопот.
Итак, пока они говорили о Лондоне, я вспоминал Париж и
думал, что все мы росли по-разному, и это счастье, что нам удается ладить друг
с другом, и я хотел бы, чтобы С. Д. не было одиноко по ночам, и что мне
дьявольски повезло с женой, и что я исправлюсь и постараюсь быть хорошим мужем.
– Вы ужасно молчаливы сегодня, генерал, – сказал
С. Д. – Мы нагоняем на вас тоску?
– С молодыми не бывает скучно. Мне нравится их
беззаботная болтовня. Забываешь, что стар и никому не нужен.
– Чушь, – сказал С. Д. – О чем это вы думали
с таким псевдоглубокомысленным видом? Философствуете или гадаете о завтрашнем
дне?
– Когда я стану гадать о завтрашнем дне, в моей палатке
всю ночь будет гореть свет.
– Снова химера, генерал, – сказал С.Д.
– Не нужно грубых слов, С. Д., – сказала
Мэри. – Мой муж деликатный и легкоранимый человек. Они вызывают у него
отвращение.
– Рад, что хоть это вызывает у него отвращение, –
сказал С. Д. – Есть, значит, положительная черта в его характере.
– Он тщательно скрывает ее. О чем ты думал, дорогой?
– О кавалеристе из Garde republicaine.
– Видите, – сказал С. Д., – я всегда говорил
– есть в нем нечто возвышенное. И проявляется весьма неожиданно. Что-то от
Пруста. Скажите, этот кавалерист был очень привлекателен? Хочу расширить свой
кругозор.
– Шла и Пруст жили в одной гостинице, – сказала
мисс Мэри. – Но Папа почему-то утверждает, что в разное время.
– Бог его знает, как оно было на самом деле, –
сказал С. Д. Сегодня вечером он был вполне счастлив и раскован, и Мэри с ее
восхитительной способностью все забывать тоже выглядела счастливой и
беззаботной. Она могла неожиданно поссориться со мной, но через пару дней
совершенно искренне забыть обо всем. Она обладала избирательной памятью,
которая, правда, далеко не всегда срабатывала в ее пользу. Память прощала ее, а
заодно и меня. Она была ужасно чудной, и я очень любил ее. В данный момент я
находил у нее только два недостатка. Она была слишком хрупкой для настоящей
охоты на львов и имела слишком доброе сердце, чтобы убивать, и вот почему,
решил я, стреляя в животное, она либо вздрагивала, либо излишне поспешно
спускала курок. Я находил это очаровательным и никогда не злился. Зато злилась
она, потому что умом понимала, почему мы должны были убивать, и позднее даже
вошла во вкус, решив, что никогда не поднимет руки на таких прекрасных
животных, как импалу, а будет убивать лишь отвратительных и опасных зверей. За
шесть месяцев непрерывной охоты она научилась любить этот спорт, постыдный по
своей сути, но достойный, если заниматься им честно, и все же ее сердце помимо
воли заставляло Мэри стрелять мимо цели. Я любил ее за это, и это так же верно,
как и то, что я никогда не полюбил бы женщину, которая могла работать на бойне,
умерщвлять заболевших кошек и собак или убивать лошадей, которые сломали ногу
на скачках.
– Как звали кавалериста? – спросил С. Д. –
Альберт?
– Нет. Месье.
– Он хочет сбить нас с толку, мисс Мэри, – сказал
С. Д.
Они вернулись к разговору о Лондоне. И я тоже стал думать о
Лондоне, и город больше не казался мне неприятным, разве что уж очень шумным и
необычным. Я понял, что совершенно не знаю Лондона, и снова стал думать о
Париже, но еще обстоятельнее, чем прежде. В действительности же меня, равно как
и С. Д., беспокоил лев мисс Мэри, просто мы по-разному старались отвлечься.
Ночью я несколько раз слышал рев льва. Я уже засыпал, когда
Муэнди потянул за одеяло на моей койке.
