Проснувшись посреди африканской ночи и сидя в кровати, я
думал о том, что ничегошеньки не знаю о душе. О ней много говорят и пишут, но
кто знает, что это такое? Я не знаю никого, кто слышал что-либо о душе, хотя бы
существует ли она вообще. Это очень странное поверье, и, пожалуй, я не смог бы
объяснить его толком Нгуи и Матоке, даже если бы сам сумел в нем разобраться.
До того как я проснулся, я видел сон, и во сне у меня было туловище лошади, а
голова и плечи – человека, и я удивлялся, почему раньше никто не замечал этого.
Сон был очень последовательный, как раз о том моменте, когда мое туловище постепенно
изменялось и превращалось в тело человека. История эта показалась мне вполне
правдоподобной и поучительной; интересно, что все подумают, когда утром я
расскажу ее? Сейчас я не спал, и сидр был прохладен и свеж, но я по-прежнему
ощущал мышцы, которые снились мне, когда мое тело еще оставалось лошадиным.
Однако все это не помогло мне разобраться с душой, и я попытался представить
себе, что же это такое, с помощью доступных для меня понятий. Возможно, родник
прозрачной свежей воды, не пересыхающий в засуху и не замерзающий зимой, ближе
всего к тому представлению о некоей душе, о которой столько говорится. Помню,
когда я еще был мальчишкой, в чикагской бейсбольной команде «Уайт сокс» играл
Гарри Лорд, подачи которого достигали третьей стартовой линии, и так до тех
пор, пока питчер из команды противника не падал замертво или наконец темнело и
матч прекращали. Я был тогда очень молод и все воспринимал слишком серьезно, но
я хорошо помню, как темнело (в то время в парках не было фонарей) и Гарри все
еще подавал мячи, а толпа орала: «Лорд, Лорд, спаси свою душу!» Пожалуй, это и
было мое ближайшее общение с душой. Когда-то я думал, что в детстве меня лишили
души, но потом она снова вернулась. В ту пору я был очень эгоистичен, и много
слышал и читал о душе, и возомнил, что она имеется и у меня. И тут я подумал: а
если кто-нибудь из нас, мисс Мэри или С. Д., Нгуи, Чаро или я, был бы убит
львом, вознеслись бы наши души куда-либо? Я не мог в это поверить и решил, что
мы просто были бы мертвы, возможно, даже мертвее льва, а ведь никто не
беспокоился о его душе. В худшем случае предстояло бы путешествие в Найроби и
расследование, хотя все было бы проще, ведь Гарри Стил присутствовал на охоте,
а он сам полицейский. Но я твердо знал, что погибни я или Мэри, и это скверно
отразилось бы на карьере С. Д. Да и С. Д. страшно не повезло бы, будь он убит
сам. И уж конечно, окажись убитым я, это нанесло бы непоправимый вред моему
писательству. Чаро и Нгуи смерть явно пришлась бы не по вкусу, а для Мэри она
бы явилась большой неожиданностью. Пожалуй, лучше держаться подальше от смерти,
и хорошо, что нет больше необходимости изо дня в день играть с нею.
Но какое это имеет отношение к темным глубинам души, в
которых «время всегда останавливается в три часа утра, и так изо дня в день»?
Есть ли душа у мисс Мэри и С. Д.? Насколько мне известно, у них нет религиозных
убеждений. Но если у кого и есть душа, так это у них. Чаро истинный
магометанин, и нам придется поверить, что душа у него есть. Значит, остаемся
только Нгуи, я и лев.
Однако сейчас три часа утра, и я вытянул свои недавно еще
лошадиные нога и решил встать, выйти, посидеть возле тлеющего костра и
насладиться остатком ночи и первыми лучами рассвета. Я натянул противомоскитные
ботинки, надел купальный халат, подпоясался портупеей и вышел к погасшему
костру. С. Д. уже сидел там в своем кресле.
– Ты почему не спишь? – спросил он тихо.
– Мне приснилось, что я лошадь. Как наяву.
– Ты слушался объездчика? Или тебя отправили на
племенную ферму?
– Что-то было и про ферму. Но я проснулся.
– Мне снились жуткие кошмары.
– Какие?
– Я их не запоминаю.
– По-моему, мы постепенно приближаемся к
слабонервно-раздражительному типу людей.
– Ты может быть. Я – никогда.
– Ты домашний, преданный, этакий немногословный тип.
– Разве? – сказал С. Д. – И кому же это я
предан?
– Мужу мисс Мэри.
– Этому ублюдку? Кем ты был во сне? Лошадиной задницей?
– Нам будет недоставать охоты на старого шельмеца.
– Да…
Мы сидели и смотрели на костер: он разгорался, и пламя ярко
освещало палатки и деревья. Была половина четвертого или без четверти четыре, а
то и четыре часа. Я рассказал С. Д. о Скотте Фицджеральде и о вспомнившейся мне
цитате и спросил, что он об этом думает.
– Когда не спится, любой час ночи кажется
отвратительным, – сказал он. – Не понимаю, почему он выбрал именно
три часа. Хотя звучит неплохо.
– По-моему, это страх, беспокойство и угрызения
совести.
– Мы оба прошли через это, не так ли?
– Конечно, по пустякам. Но мне кажется, он имел в виду
свою совесть и отчаяние.
– Тебя никогда не охватывает отчаяние, правда, Эрни?
– Пока что нет.
– Значит, не суждено, иначе бы ты давно испытал его.
– Я бывал на волосок от него, но всякий раз одерживал
верх.
Позже, гораздо позже, я пошел в палатку взглянуть, не
проснулась ли Мэри. Но она по-прежнему крепко спала. Она проснулась, глотнула
чая и снова заснула.
– Дадим ей поспать, – сказал я С. Д. – Ничего
страшного, если мы начнем свежевать его и в половине десятого. Ей нужно как
следует выспаться.
С. Д. читал книгу Линдберга, а я в то утро не испытывал ни
малейшего желания читать «Год льва» и принялся за книгу о птицах. Это была
хорошая новая книга «Птицы Восточной и Северо-Восточной Африки», и, охотясь все
время на одного зверя, сосредоточив на нем все свое внимание, я многое упустил,
потому что недостаточно наблюдал птиц.
Не будь животных, мы бы вполне довольствовались наблюдением
птиц, но я непростительно пренебрегал ими. С Мэри дело обстояло иначе. Она
всегда видела птиц, которых я даже не замечал, и сосредоточенно рассматривала их,
пока я сидел на своем складном стуле и просто любовался окрестностями. Читая
эту книгу, я понял, каким был легкомысленным и сколько потерял времени даром.
