Дома, сидя в тени возле бассейна, я с наслаждением смотрел,
как ныряют за насекомыми райские птички и вода бросает зеленый отсвет на их
серо-белые грудки. Я любил наблюдать за голубями, свивающими гнезда в тополях,
и за поющими пересмешниками. Осенью и весной я с волнением смотрел на хлопоты
перелетных птиц и радовался, когда видел, как маленькая выпь пьет из бассейна
или ищет в сточной канаве древесных лягушек. Сейчас здесь, в Африке, вокруг
лагеря всегда было много красивых птиц. Они сидели на деревьях и на колючих
ветках терновника и просто разгуливали по земле, а я едва замечал эти
движущиеся цветные пятнышки, в то время как Мэри любила и знала их всех. Я не
мог понять, почему относился к птицам так глупо и равнодушно, и мне было
стыдно.
Долгое время для меня существовали лишь хищники, животные,
питающиеся падалью, и птицы, пригодные в пищу или для охоты. Я попытался
вспомнить, сколько птиц я знал, и перечень получился такой длинный, что я
немного успокоился и решил больше наблюдать птиц у нашего лагеря и чаще
спрашивать о них Мэри, а главное, научиться замечать их, а не смотреть мимо.
«Смотреть на вещи и не видеть их – большой порок, – думал я, – и
поддаться ему очень легко. Именно с этого начинается все плохое, и мы
недостойны жить в этом мире, если не умеем его видеть». Я попробовал
проанализировать, как могло случиться, что я перестал замечать маленьких птиц
близ лагеря, и решил, что отчасти тому виной чтение, которое отвлекало меня от
мыслей о серьезной охоте, и отчасти, конечно же, виски; а как иначе
расслабиться, когда возвращаешься в лагерь? Я восхищался Мейито, который почти
не пил, потому что хотел запомнить все увиденное в Африке. Но мы с С. Д. были
не против выпить, и я знал – это не просто привычка или способ уйти от
действительности. Мы умышленно притупляли восприимчивость, такую
сверхчувствительную, какая возможна лишь на фотопленке, и если бы она постоянно
оставалась на этом уровне, то стала бы невыносимой. «Ты придумываешь себе
весьма благородное оправдание, – подумал я, – ведь ты прекрасно
понимаешь, что вы с С. Д. пьете, потому что вам это нравится, и Мэри это тоже
нравится, и вам так весело бывает выпить вместе. Лучше пойди и посмотри, не
проснулась ли она».
Итак, я вернулся в палатку, а Мэри все еще спала. Во сне она
всегда была прекрасна. Лицо ее не было ни счастливым, ни несчастным. Оно просто
было. Но сегодня его черты казались особенно изящными. Мне так хотелось бы
сделать Мэри счастливой, но единственное, что я мог придумать, – это не
будить ее.
Часть третья
Главные действующие лица
Мисс Мэри, чье отсутствие позволяет Эрнесту предпринять
несколько рискованных авантюр или просто идти на поводу у своих слабостей.
Нгуи, великолепно справляющийся с обязанностями ружьеносца, когда преследуют
леопарда, но, к сожалению, отсутствующий, когда преследуемым становится сам
Эрнест.
Чаро, слишком старый, чтобы еще раз попробовать на себе
клыки леопарда, и слишком храбрый, чтобы удержаться от риска.
Мистер Сингх, хозяин небольшой винной лавки в Лойтокитоке,
чья утонченная дипломатия подкрепляется пистолетом.
Я оказался один на один с грустью мисс Мэри. Я не был
одинок, ведь со мной оставались мисс Мэри, и лагерь, и наши друзья, и огромная
гора Килиманджаро, которую все называли Кибо, и животные, и птицы, и поля вновь
распустившихся цветов, и гусеницы, взявшиеся откуда-то из-под земли и
набросившиеся на цветы. На гусениц слетелись орлы; их было столько, что они
удивляли нас не больше, чем цыплята. Бурые орлы, в коричневых штанах из перьев,
и другие, белоголовые орлы, расхаживали вместе с цесарками, деловито пожирая
гусениц. Гусеницы на время примирили всех птиц. Европейские аисты тоже
прилетели полакомиться гусеницами, и по всему пространству усыпанной белыми
цветами саванны медленно передвигались с места на место большие стаи аистов…
У каждого человека, в теории, может быть лишь
один-единственный прекрасный город или великое произведение искусства, которые
в его восприятии наделены особой чистотой. Это всего-навсего теория, и я с ней
не согласен. Все, что я любил, я всегда наделял этой особой чистотой, но до
чего хорошо, когда удается передать свое восприятие кому-нибудь еще; и тогда чувствуешь
себя не таким одиноким. Мэри любила мою Испанию и Африку и постигала все тайны
так легко, что почти не замечала этого. Я никогда не раскрывал ей своих
секретов и объяснял лишь чисто технические или комические стороны вещей,
получая величайшее удовольствие от ее собственных открытий. Смешно ждать, чтобы
любимая тобой женщина любила все то, что близко тебе самому. Но Мэри любила
море, и ей понравилось жить на небольшом катере и ловить рыбу. Ей нравилась
живопись, и она полюбила западную часть Соединенных Штатов, когда мы впервые
побывали там вместе. Она никогда не притворялась, и это был большой дар, потому
что я долгое время общался с великой притворщицей, а жизнь с настоящей
притворщицей заставляет мужчину мрачно смотреть на многие вещи, и он теряет
желание разделять с женщиной что-либо и даже начинает лелеять мечту об
одиночестве.
Этим утром, пока жара набирала пары, а прохладный ветер с
горы все еще не подул, мы прокладывали новую лесную тропу через оставленные
слонами завалы. Прорубив путь сквозь особенно трудные участки и выбравшись на
открытую местность, мы увидели первую большую стаю настоящих европейских
аистов, черных и белых, на красных ногах, и они так усердно трудились над
гусеницами, как будто это были немецкие аисты, получившие соответствующий
приказ. Мисс Мэри нравились аисты, и она была рада увидеть их, поскольку нас
обоих очень беспокоила одна статья, где говорилось, что аисты вымирают, и вот
теперь мы убедились, что у них, как и у нас, просто хватило здравого смысла
перебраться в Африку; но и аисты не рассеяли ее грусть, и мы отправились дальше
к лагерю. Я не знал, как подступиться к грусти мисс Мэри. Казалось, ее не
трогали ни орлы, ни аисты, против которых даже я не мог устоять, и тогда я
начал понимать, как ей было тоскливо.
Нгуи заметил что-то неладное, достал из испанской кожаной
сумки для патронов фляжку и протянул ее мне. Я передал фляжку Мэри, которая с
довольно мрачным видом смотрела на аистов.
– Не слишком ли рано ты пьешь? – спросила она. Я с
надеждой заметил, что она оставила фляжку у себя.
– По-моему, нет, – сказал я. – Немного для
аппетита.
Она все еще держала фляжку, и мне показалось, я слышал, как
она открыла ее. Нгуи незаметно кивнул.
– Залей свою проклятую грусть, и я тоже сделаю глоток.
– Я уже выпила немного, – сказала она и вернула
мне фляжку. – О чем это ты думал все утро? Ты был так необычно молчалив.
– О птицах, и о разных местах, и о том, какая ты
славная.
– Очень любезно с твоей стороны.
– Я делал это не ради гимнастики души.
