Она могла тратить деньги, и
покупать вещи, и накапливать имущество, и обедать в очень дорогих ресторанах, и
Конрад Хилтон открывал, отделывал или проектировал отели для нее и ее мужа во
всех городах, которые мы некогда собирались посетить вместе. Теперь у нее не
было проблем. Теперь, благодаря Конраду Хилтону, эта поблекшая красавица всегда
сможет возлежать в удобном номере на расстоянии вытянутой руки – не далее – от
междугородного телефона. А проснувшись ночью, отчетливо представит себе, что
такое пустота и почем она сегодня, и станет пересчитывать собственные деньги,
чтобы снова заснуть, и проснуться попозже, и хоть немного оттянуть свидание с
очередным днем. Может статься, подумал я, Конрад Хилтон откроет отель в
Лойтокитоке. Тогда она выберется сюда и увидит гору, и гостиничные гиды отвезут
ее к мистеру Сингху, где она сможет купить копья в качестве сувенира на память.
И повсюду будут услужливые белые охотники с леопардовой лентой на шляпе, и на
каждом ночном столике вместо гидеоновских библий
[33]
рядом с междугородным телефоном будут разложены экземпляры «Белого охотника»,
«Черного сердца» и «Нечто ценное» с автографами авторов, отпечатанные на
специальной универсальной бумаге.
У пива было характерное, соответствующее племенным обычаям
название; по-моему, среди прочих ритуальных напитков оно было известно как
«Пиво, чтобы Спать в Постели Тещи», и здесь оно имело не меньшее значение, чем
кадиллак в кругах вроде тех, где вращался О`Хара, если только таковые еще
существуют. Я страстно желал, чтобы подобные круги не исчезли, и думал об
О`Хара, толстом, как питон, проглотивший журнал, именуемый «Колльерс», и
мрачном, как мул, которого укусила муха цеце, а он, ничего не замечая,
продолжает слепо брести куда-то, и желал ему удачи и всяческого счастья. Я
вспомнил, не без улыбки, его вечерний, с белой каймой галстук, в котором он
появился в Нью-Йорке во время одного из своих выходов в свет, и нервозность
хозяйки дома, когда она, представляя Джона гостям, высказала ему вежливое
пожелание не развалиться на части. Как бы скверно ни оборачивались события,
любой человек может утешиться, вспоминая О`Хара в пору его расцвета.
Я думал о наших планах на Рождество, которое я очень любил,
и хорошо помнил, как встречал его в разных странах. Это Рождество обещало быть
либо прекрасным, либо воистину ужасным, потому что мы решили пригласить всех
масаи и всех уакамба, и такой нгома, если его не организовать правильно, мог
положить конец всякому веселью. К тому же будет волшебное дерево Мэри… Я не
знал, стоит ли рассказывать ей, что это в действительности не что иное, как
разновидность сильнодействующего дерева марихуаны. И вот почему: во-первых,
Мэри твердо решила выбрать именно это дерево, а кроме того, уакамба полагали,
что это, как и необходимость убить льва, один из таинственных обычаев ее
племени. Арап Маина доверительно сообщил мне, что с одного такого дерева мы с
ним могли бы быть навеселе несколько месяцев и что если бы слон съел
облюбованное мисс Мэри деревце, то он, слон, захмелел бы на несколько дней. Он
спросил также, приходилось ли мне видеть пьяного слона. «Конечно», –
ответил я, хотя ничего подобного раньше даже и не слышал. Тогда он поведал мне,
что только таких слонов бвана и могли убивать. Еще он сказал, что никогда не
встречал бвану, который мог бы отличить пьяного слона от трезвого, и что,
увидев слона, бвана очень волновались и даже не замечали, есть ли у него бивни.
Все бвана, сказал он по секрету, пахнут так ужасно, что животные никогда не
подпускают их близко, и что любой охотник, связавшийся с бваной, всегда мог
легко определить его местонахождение, стоило только поймать его запах по ветру
и затем двигаться против ветра, пока запах бваны не станет невыносимым.
– Это правда, бвана, – сказал он мне и, когда я
посмотрел на него, добавил: – Брат, я назвал тебя так, не подумав и не желая
обидеть. Ты и я пахнем одинаково, сам знаешь.
Положение белого в Африке всегда казалось мне глупым, и я
вспомнил, как двадцать лет назад меня пригласили послушать
миссионера-мусульманина, который объяснил нам, своей аудитории, преимущества
темной кожи и недостатки пигментации белого человека. Сам я достаточно загорел,
чтобы сойти за метиса.
– Посмотрите на белого человека, – сказал
миссионер. – Он ходит под солнцем, и солнце губит его.
Стоит ему открыть свое тело солнцу, как оно сгорает,
покрывается волдырями и гниет. Бедняга вынужден укрываться в тени и убивать
себя алкоголем, коктейлями и смесями вроде «чота пег»,
[34]
потому что он в ужасе от мысли о предстоящем солнечном дне. Понаблюдайте за
белым человеком и его мванамке,
[35] его мемсаиб. Женщина, если она выходит на солнце,
покрывается коричневыми пятнышками, как при проказе. Если она продолжает
оставаться на солнце, то кожа слезает с нее, как с человека, прошедшего сквозь
огонь… Бедняга белый боготворит лошадь. Но стоит его лошади попасть в
местность, где водятся мухи, и она умирает, равно как и его собака.
– Бедный белый человек, – говорил
миссионер, – кожа у него на ступне ненастоящая, потеряв ботинки, он
погибает, ведь он не может ходить босиком. Им правят женщины. Даже во главе его
племен попадаются женщины. Посмотрите на лицо мванамке на таллере времен Марии
Терезии.
[36]
Вот такие мванамке и правят белым человеком. На протяжении целой человеческой
жизни англичанами правила старуха, до сих пор на некоторых шиллингах можно
видеть ее изображение. И все же белому не стыдно, что им правят женщины. Только
немцами правили мужчины, и вы знаете, какие они, эти немцы. По сравнению с
англичанами они все равно что морани.
[37] по сравнению с мтото
[38] Но и немец, как бы он ни был хорош, не может устоять
против солнца – кожа его тоже становится красной, еще краснее, чем у
англичанина.
