Полагали также, что я был женат и на мисс Марлен, которая,
судя по полученным мною фотографиям и письмам, работала в принадлежащей мне
небольшой увеселительной шамбе, именуемой Лас-Вегас. Они знали мисс Марлен как
автора «Лили Марлен», и многие люди действительно думали, что это ее настоящее
имя, и все мы сотни раз слушали на старом патефоне ее песню «Джонни», и
следующей была мелодия «Рапсодия в стиле блюз», и мисс Марлен пела о «мотыльках
вокруг огня».
[44]
Мелодия эта глубоко волновала нас, и, когда порой, находясь вдали от своей
увеселительной шамбы, я пребывал в мрачном или подавленном состоянии, Моло,
единокровный брат Нгуи, спрашивал: «Мотыльки вокруг огня»? И я просил поставить
пластинку, и он заводил патефон, и все мы с удовольствием слушали красивый,
глубокий, необыкновенный голос моей несуществующей жены, певшей в
увеселительной шамбе, которой она так успешно и преданно заправляла.
Наверное, потому, что я не спал и сомневался, удастся ли мне
вообще заснуть, я думал еще об одной знакомой, которую в то время очень любил.
Это была длинноногая американка, широкоплечая, с обычной для американок пышной
грудью, что особенно нравится тем, кто не познал прелестей небольшой, упругой,
правильной формы груди. Но эта девочка, с красивыми ногами негритянки, была
очень нежной, правда, она постоянно на что-нибудь жаловалась. Ночью, пока не
спалось, думать о ней было довольно приятно, и я вспоминал ее, и коттедж, и
Ки-Уэст, и охотничий домик, и всевозможные игорные заведения, где мы бывали, и
пронизывающий утренний холод, когда мы вместе охотились, и порывистый ночной
ветер, и вкус горного воздуха, и запах шалфея в те дни, когда она еще
интересовалась охотой на что-либо, кроме денег. Человек никогда не бывает
по-настоящему одинок; даже когда в предполагаемых темных глубинах души время
останавливается в три часа утра, это лучшие часы человека, если только он не
алкоголик и не страшится ночи и того, что принесет грядущий день. В свое время
я боялся ничуть не меньше, чем любой человек, а может быть, даже больше. Но с
годами страх стал казаться мне своего рода глупостью, такой, как, например,
превышение банковского кредита, получение венерического заболевания или
пристрастие к наркотикам. Страх – порок молодости, и, хотя мне нравилось
ощущать его приближение, что, впрочем, касалось всякого порочного чувства, все
же испытывать его было недостойно взрослого мужчины, и единственное, чего
следовало бояться, так это соприкосновения с настоящей и неминуемой опасностью,
да и то ты не должен терять контроль над собой и делать глупости. При
столкновении с настоящей опасностью от инстинктивного страха испытываешь
покалывание в затылке, а если ты утратил подобную реакцию, значит, пора
заняться чем-нибудь другим. Итак, я думал о мисс Мэри и о том, какой она была
смелой все девяносто шесть дней охоты на льва, и это при том, что из-за
небольшого роста она никак не могла толком выследить его и занималась новым для
себя делом, не имея достаточного навыка и соответствующего снаряжения, и о том,
как она силой своей воли заставляла всех нас вставать за час до рассвета, и о
том, как однажды Чаро, преданный и любивший мисс Мэри, но старый и уставший от
схваток со львом человек, сказал мне: «Бвана, убей льва, и покончим с этим.
Женщине не дано убить льва».
Но мы продолжали бесконечные преследования, и мисс Мэри
убила своего льва, как того хотел во время своей последней охоты Старик, а
потом охота приняла неудачный оборот, и Мэри подозревала всех нас.
В Африке всегда пребываешь в состоянии счастливой
беззаботной грусти… Но из всех нас лишь один осведомитель испытывал угрызения
совести. Он таскал с собой раскаяние, как носят бабуина на плече. Раскаяние –
прекрасная кличка для скаковой лошади, но плохой попутчик в жизни человека. У
меня была воистину восхитительная бабушка с лицом ангела, если только ангелы
могут быть похожи на орлов, и однажды, проведя шесть дней у моей постели после
того, как я, боксируя под чужим именем, получил сотрясение мозга (в ту пору
никто не хотел платить денег, чтобы посмотреть, как дерется мальчишка по
фамилии Хемингуэй), она, написав мне объяснительную записку за пропуск занятий
в школе, сказала:
– Эрни, обещай мне делать только то, чего тебе
действительно хочется. Всегда поступай так. Я уже старая женщина, и я всегда
старалась быть хорошей женой твоему деду, а ты сам знаешь, каким он подчас
бывает. Но я хочу, чтобы ты запомнил, Эрни. Ты запомнишь, Эрни?
– Да, бабушка, я могу запомнить все, кроме шести
раундов.
– Не в них дело, – сказала она. – Запомни-ка
лучше вот что. Единственное, о чем я жалею, так это о том, чего я не сделала.
– Спасибо большое, бабушка. Я постараюсь запомнить.
Бвана Хемингуэй
Имя Хемингуэя знакомо всем. Многие знают, что Хемингуэй не
только (а некоторые полагают, что и не столько) писатель. Затруднительно даже
составить полный список «лиц», в которых он един, однако все эти лица –
«действующие», и все созданы им самим. Писатель-классик американской литературы
XX века, военный, журналист (можно и без запятой: военный журналист), спортсмен
во всем, от художественной прозы до выпивки (в промежутке его «многоборье»
включало бокс, поэзию, охоту, остроумие, рыбалку, умение заработать, лыжи,
бахвальство, навигацию, медицину, партизанское движение, секс и многое другое,
в чем он соревновался неустанно), путешественник и «международный миф» – все
это Эрнест Хемингуэй, автор книги, которую вы держите в руках.
Сейчас нам трудно представить размеры его былой
популярности, хотя и ее нынешние остатки весьма внушительны. Хемингуэй до сих
пор не перестал быть предметом интереса средств массовой информации: отдельные
фрагменты его биографии становятся темой для радиопередач, приезд его
родственников в Россию освещается в прессе. По художественным произведениям
ставятся фильмы, а такие «хиты», как «Прощай, оружие!» и «Фиеста» («И восходит
солнце») переиздаются вновь и вновь. В Соединенных Штатах Хемингуэй прочно
укрепился в университетской программе, а это верный залог того, что многие из
тех, кто читает книги в Америке, будут его читать. Имя Хемингуэя не забыто и в
Европе, где он провел весьма значительную часть своей жизни: Италия, Испания,
Франция (особенно Париж) хранят его следы в своей истории – военной,
политической, культурной. Ступала нога знаменитого писателя и на другие
континенты – африканский и южноамериканский, подтверждением чему служат сотни
фотографий, отснятый киноматериал и тексты, художественные и публицистические,
порожденные «Папа» (так звали его многие) во время и после кратких или долгих
посещений различных уголков планеты.
