Африканская часть хемингуэевского опыта почти полностью
вмещается в настоящее издание, с одной оговоркой: это не совсем художественные
произведения (существуют и художественные, например, рассказ «Снега
Килиманджаро»). И «Зеленые холмы Африки», и «Лев мисс Мэри» принадлежат к
оксюморонному жанровому образованию «художественной публицистики», частично
захватывая также территорию «путевых заметок», «автобиографической прозы» и
«приключенческой эссеистики» (последнее понятие наименее строгое и одновременно
наиболее точное: автор и описывает приключения, и – периодически – излагает те
или иные свои соображения).
На момент создания «Зеленых холмов Африки» (Green Hills of
Africa, 1935) Хемингуэй уже был всемирно известен как автор романов и
рассказов, «новатор» в области стиля, главный представитель «потерянного
поколения», чьими произведениями зачитывались тысячи людей, кем восхищались
многие маститые литераторы, включая Джойса. Однако Хемингуэй, мастер слова,
чрезвычайно гордый своим литературным даром и завоеванным признанием, не
останавливался ни перед чем, чтобы доказать всему миру, что он еще и мастер
дела. Его путешествия по Африке – одно в 1930-е годы, второе в 1950-е – стали
очередным делом, которое он к тому же документировал самостоятельно: отчетом о
первом сафари являются вышедшие через год после возвращения писателя на родину
«Зеленые холмы Африки», о втором – опубликованный через десять лет после смерти
Хемингуэя в журнале Sports Illustrated (1971–1972) «Африканский дневник»,
вторая часть которого называлась «Лев мисс Мэри» (Miss Mary`s Lion) и дала
название всему произведению, известному у нас под этим заглавием.
«Зелёные холмы Африки» принадлежат к классическим образцам
хемингуэевской прозы. Между тем, суггестивная установка на изображение
«настоящей» Африки, и в частности ее животного мира, в этом произведении
настолько высока, что первый (сокращенный) перевод «Зеленых холмов Африки» в
Советском Союзе был снабжен послесловием доктора биологических наук. «Я сделал
попытку написать абсолютно правдивую книгу, чтобы увидеть, уступает ли описание
страны, в которой я прожил месяц, если это точно рассказать, выдумке и
воображению», – поведал писатель в одном из интервью; известно также, что
при написании «Зеленых холмов Африки» Хемингуэй сознательно пользовался своим
художественным арсеналом: словесный пейзаж, характеристики персонажей, диалоги,
внутренний монолог, компрессия времени, хронологические перестановки и
т. д. Таким образом, книга интересна как для любителей путешествий и
африканской экзотики, так и для поклонников творчества Эрнеста Хемингуэя.
Писателя мало волновало то, что возможности любого
«правдивого» повествования, будь то дневник, репортаж, исторический труд,
биография (автобиография) или мемуары, ограничены в силу недостижимости объекта
описания в его полноте. С задором, свойственным американцам, и смелостью, которую
он считал одним из своих основных качеств, мастер принялся за дело, компенсируя
недостаток возможностей жанра честностью и последовательным нежеланием что-либо
скрывать. Так, читателю сообщается: когда «бвана» (на суахили – «господин»)
Хемингуэй соврал своим товарищам по охоте. Подтрунивать над страстью бваны,
любящего прихвастнуть, вошло в привычку его спутника и наставника Старика (Pop)
– Джексона Филипса. Под этим именем в «Зеленых холмах Африки» выведен Филипп
Персиваль, белый охотник, который сопровождал Хемингуэя в первом сафари, а в
1953 году встретил его как старый друг.
«Сейчас буду хвастать», – честно предупреждает туземцев
Эрнест в двенадцатой главе. Репутация заправского хвастуна, сопровождавшая
Хемингуэя по жизни, соседствовала также со славой великого «враля», каким он
провозглашал себя сам, считая, что хороший писатель не может не быть хорошим
лжецом (здесь Хемингуэй сходился с Уильямом Фолкнером, который высказывался в
том же ключе). Способность сочинять оттачивалась автором «Зеленых холмов» и в
повседневности; по мнению некоторых людей, знавших его лично, грань между
правдой и вымыслом была для Хемингуэя настолько тонка, что он всегда мог ею
пренебречь. В результате многие анекдоты, гуляющие по биографиям Хемингуэя,
весьма сомнительны с точки зрения факта.
Категория «правдивости» в свете всего вышесказанного вряд ли
может быть принята за основополагающую при оценке как «Зеленых холмов Африки»,
так и «Льва мисс Мэри». Довольно подробно воссоздавая ход событий, комментируя
каждый выстрел и каждый разговор, автор приглашает нас почувствовать «чудесный
запах Африки» с помощью его, автора, собственного обоняния. Объект «Африка»
дается нам через субъект «Хемингуэй», в процессе чего этот субъект, в свою
очередь, становится объектом изображения. Мы многое узнаем об африканских
природных ландшафтах, о потрясающем богатстве фауны, столь поразившем Хемингуэя
в первую поездку и понятом им скорее как изобилие дичи, о местных жителях –
проводниках и ружьеносцах, характеры которых мастерски обрисованы несколькими
штрихами, о неудачах и «радостях охоты», о заметных происшествиях и будничных
мелочах; но гораздо больше узнаем мы о самом Эрнесте Хемингуэе – о таком
Хемингуэе, каким он представляется самому себе. И степень самораскрытия автора
как героя собственного повествования значительно выше, чем у хемингуэевских
персонажей – главных действующих лиц его романов и рассказов. В этом
принципиальное отличие «Зеленых холмов Африки» от художественных текстов
писателя: решив писать правдиво, он во многом отказался от применения к самому
себе техники «айсберга» (письмо, при котором в тексте фиксируются только
внешние детали и события, а большая часть внутреннего мира героев и логические
связки событийной цепи остаются «под водой», в импликации).
Любопытно, что некоторая художественная наивность,
возникающая при создании «автопортрета» от желания быть честным, во-первых, не
становится, при всей искренности автора, гарантией абсолютной достоверности
«образа» Хемингуэя в «Зеленых холмах Африки» (остается зазор между «таким и был
Э. Хемингуэй» и «таким Э. Хемингуэй видел себя»), а во-вторых, не
распространяется на другие элементы повествовательной ткани – «персонажей» и
«сюжет». Книга написана просто, но не безыскусно, как и известные произведения
Хемингуэя; знаменитый «телеграфный» стиль, менее «прореженный», чем в
художественных текстах, тем не менее, хорошо просматривается. Не хватает в
сюжете лишь смерти главного героя, но подобный ход недопустим в
автобиографическом жанре; а «пожалеть» можно всю длинную вереницу красивых
животных, убитых Хемингуэем и его товарищами, особенно если вспомнить, что как
раз количество «трофеев» соответствовало действительности. Несмотря на
общепринятую охотничью традицию рассказывать бессовестные байки о заваленных
хищниках невообразимых размеров и прочих подвигах, здесь Хемингуэй ничего не
выдумывал.
