– Что случилось с вашей рукой? – спросил адвокат
Гарри.
У Гарри рукав подколот к самому плечу.
– Она мне не нравилась, вот я ее и отрезал, –
ответил ему Гарри.
– Вы ее отрезали или кто-нибудь другой?
– Мы с доктором вдвоем ее отрезали, – сказал
Гарри. Он много выпил, и у него уже начинало шуметь в голове. – Я сидел
смирно, а он резал. Если б людям отрезали руки, когда они забираются в чужие
карманы, у вас бы давно не было ни рук, ни ног.
– А что случилось с ней, что ее понадобилось
отрезать? – спросил его адвокат.
– Не ваше дело, – ответил ему Гарри.
– Да нет, я просто спрашиваю. Что случилось и где вы
были?
– Больше вам не к кому приставать? – спросил его
Гарри. – Вы знаете, где я был, и вы знаете, что случилось. Попридержите
язык и не приставайте ко мне.
– Я хочу с вами поговорить, – сказал ему адвокат.
– Ну, говорите.
– Нет, не при всех.
– Я не хочу говорить с вами. От вас ничего хорошего не
дождешься. Зараза вы.
– У меня кое-что есть для вас. Кое-что хорошее.
– Ну ладно. Один раз послушаю, – ответил ему
Гарри. – а о чем речь? О Хуане?
– Нет. Не о Хуане.
Они обогнули стойку и вошли в помещение за баром, которое
было разгорожено на кабинеты, и пробыли там довольно долго. Пока они были там,
пришла дочка Толстухи Люси с той девушкой из их заведения, с которой она всегда
вместе ходит, и они сели у стойки и спросили кока-колы.
– Говорят, вышло запрещение девушкам гулять по улицам
после шести часов вечера и в барах показываться тоже, – сказал Фредди
дочке Толстухи Люси.
– Да, говорят.
– Собачья жизнь стала в этом городе, – сказал
Фредди.
– Еще бы не собачья. Выйдешь купить себе сандвич или
стакан кока-колы – арест и штраф пятнадцать долларов.
– Теперь только к таким и привязываются, – сказала
дочка Толстухи Люси. – Кто любит повеселиться. У кого не совсем постная
физиономия.
– Если порядки в этом городе не изменятся – дело
кончится плохо.
Тут как раз вышли Гарри с адвокатом, и адвокат сказал:
– Значит, вы туда придете?
– А почему вам не привести их сюда?
– Нет. Они сюда не пойдут. Приходите туда.
– Ладно, – сказал Гарри и повернулся к стойке, а
адвокат пошел к выходу.
– Что будешь пить, Эл? – спросил Гарри меня.
– Бакарди.
– Два бакарди, Фредди. – Потом он повернулся ко мне
и говорит: – Ты что теперь делаешь, Эл?
– Я на общественных работах.
– Что делаешь?
– Рою канавы. Снимаю изношенные трамвайные рельсы.
– Сколько ты там получаешь?
– Семь с половиной.
– В неделю?
– А ты думал?
– На какие же шиши ты тут выпиваешь?
– Я не пил, пока ты не угостил меня, – ответил я.
Он немного подвинулся ко мне.
– Пойдешь со мной в рейс?
– Смотря в какой.
– Об этом поговорим.
– Ладно.
– Идем, прокатимся на машине, – сказал он. –
Будь здоров, Фредди. – Он часто дышал, как всегда, когда выпьет, и мы
вместе с ним пошли мимо того места, где я работал весь день и где мостовая была
разрыта, и дошли до угла, где стояла его машина. – Садись, – сказал
он.
– Куда мы едем? – спросил я его.
– Сам не знаю, – сказал он. – Дорогой
надумаю. Мы поехали по Уайтхед-стрит, и он не говорил ни слова, а на
перекрестке свернул налево, и мы поехали через центр города к Уайт-стрит и по
ней к берегу. Все время Гарри не говорил ни слова, и мы свернули на набережную
и по ней ехали до бульвара. Выехав на бульвар, он затормозил и остановился у
самого тротуара.
– Тут какие-то иностранцы хотят зафрахтовать мою лодку
на один рейс, – сказал он.
– Твоя лодка арестована таможней.
– Они этого не знают.
– Что за рейс?
– Им нужно переправить одного человека, у которого есть
дело на Кубе, но ни пароходом, ни самолетом ему ехать нельзя. Так мне сказал
Краснобай.
– А это можно?
– Понятно. После переворота это сплошь да рядом
делается. Тут нет ничего особенного. Тьма народу переправляется так.
– Как же быть с лодкой?
– Лодку придется выкрасть. Они держат моторы
незаправленными, так что я не могу сразу запустить их.
– Как ты выведешь ее из гавани?
– Выведу.
– А как мы вернемся?
– Это еще придется обдумать. Если не хочешь ехать,
скажи прямо.
– Я с охотой поеду, если на этом можно заработать.
– Слушай, – сказал он. – Ты получаешь семь с
половиной долларов в неделю. У тебя трое малышей, которых нечем кормить, когда
они приходят из школы. У тебя семья, и у всех у вас животы подводит от голода,
а я даю тебе случай немного заработать.
– Ты не сказал, сколько заработать. Если уж рисковать,
так хоть было б из-за чего.
– Теперь, сколько ни рискуй, много не заработаешь,
Эл, – сказал он. – Взять хоть бы меня. Я, бывало, весь сезон возил
любителей на рыбную ловлю и получал по тридцать пять долларов в день. И вот в
меня стреляют, и я остаюсь без руки и без лодки из-за паршивого груза
спиртного, который весь не стоит моей лодки. Но одно могу тебе сказать; я не
допущу, чтоб у моих детей подводило животы от голода, и я не стану рыть канавы
для правительства за гроши, которых не хватит, чтобы их прокормить. Да я и не
могу теперь рыть землю. Я не знаю, кто выдумывает законы, но я знаю, что нет
такого закона, чтоб человек голодал…
– Я бастовал против такой оплаты, – ответил я ему.
– И вернулся на работу, – сказал он. – Они
заявили, что вы бастуете против благотворительности. Ты, кажется, всю жизнь
работал, не так ли? Ты никогда ни у кого не просил милостыни.
