Так, подумал Гарри. Мистер Краснобай. А чего, черт дери, он
мог ждать? Как он мог думать, что до него не дойдет? Вот что получается, когда
берутся не за свое дело. Вот что получается, когда хотят перехитрить всех.
Мистер Краснобай. Прощайте, мистер Краснобай.
– Как это вышло, что его убили?
– Наверно, вы и сами догадываетесь, – сказал
юноша. – Тут совсем не то, что с вашим помощником. Мне очень тяжело думать
об этом. Он ведь ничего дурного не замышлял. Просто на данном этапе революции
иначе нельзя было.
– Человек он, кажется, был неплохой, – сказал
Гарри и тут же подумал: послушать только, что произносит мой язык. Черт возьми,
язык может произнести все что угодно. Но важно мне заручиться расположением
этого паренька, на случай если…
– А какую такую революцию вы сейчас готовите? –
спросил он вслух.
– Мы – единственная настоящая революционная
партия, – сказал юноша. – Мы хотим покончить со всеми прежними
политическими руководителями, с американским империализмом, который нас душит,
с тиранией военщины. Мы хотим начать все сызнова и дать каждому человеку свой
шанс в жизни. Мы хотим, чтобы guajiros, то есть крестьяне, перестали быть
рабами и чтобы крупные сахарные плантации были поделены между теми, кто
работает на них. Но мы – не коммунисты.
Гарри поднял на него глаза от компаса.
– И как вы этого думаете добиться? – спросил он.
– А вот мы сейчас добываем деньги, нужные для
борьбы, – сказал юноша. – Ради этого приходится пользоваться такими
методами, которыми мы потом никогда пользоваться не будем. И прибегать к помощи
таких людей, к которым мы потом не станем обращаться. Но цель оправдывает
средства. В царской России тоже приходилось так поступать.
Он радикал, подумал Гарри. Вот он кто: радикал.
– Что ж, программа у вас хорошая, – сказал он
вслух. – Если все это для того, чтобы помочь рабочему человеку. Я сам
сколько раз участвовал в забастовках в прежние времена, когда еще у нас на
Ки-Уэст были сигарные фабрики. Я бы вам с радостью помог, если бы раньше знал,
кто вы такие.
– Нам многие хотели бы помочь, – сказал
юноша. – Но при том, как сейчас обстоит дело с движением, мы не можем
доверять людям. Нынешний этап вызван необходимостью, но я об этом очень жалею.
Я ненавижу террор. И мне очень не по душе вот такие методы добывания денег. Да
только выбирать не приходится. Вы не представляете, как тяжело сейчас на Кубе.
– Я знаю, что там тяжело.
– Нет, нет, вы не можете знать, насколько там тяжело.
Там царит кровавая тирания, и нет такой глухой деревушки, которая не испытывала
бы гнет этой тирании. Три человека не смеют сойтись вместе на улице. У Кубы нет
внешних врагов, и ей не нужна армия, но тем не менее она содержит
двадцатипятитысячную армию, и вся эта военщина, начиная от капралов и выше, сосет
кровь из страны. Даже каждый рядовой и тот думает только о том, как бы набить
карман. А кроме того, есть еще военный резерв, в котором состоят все жулики,
бандиты и осведомители, оставшиеся от режима Мачадо, и чем погнушается армия,
то подбирают они. Пока мы не избавимся от армии, ничего хорошего не может быть.
Прежде нами правили дубинки. А теперь нами правят винтовки, револьверы,
пулеметы и штыки.
– Да, плохо ваше дело, – сказал Гарри, слегка
поворачивая штурвал, чтобы лодка отклонялась к востоку.
– Так плохо, что вы и вообразить себе не можете, –
сказал юноша. – Я люблю мою бедную родину, и я на все, на все готов, чтобы
освободить ее от тирании, которая там процветает. То, что я делаю сейчас, мне
глубоко противно. Но даже если б оно мне было в тысячу раз противнее, я бы все
равно делал это.
Выпить бы сейчас, думал Гарри. Какое мне дело до его
революции. Плевать я хотел на его революцию. Чтобы помочь рабочему человеку, он
грабит банк и убивает того, кто ему в этом помог, а потом еще и злополучного
горемыку Элберта, который никому ничего не сделал дурного. Ведь это же рабочего
человека он убил. Такая мысль ему и в голову не приходит. Да к тому же
семейного. Кубой правят кубинцы. Они там все друг друга предать и продать
готовы. Вот и получают по заслугам. К черту все эти их революции. Я знаю одно:
мне нужно прокормить свою семью, и я не могу ее прокормить. А он мне тут про
революцию рассказывает. К черту его революцию.
– Да, плохо дело, – сказал он юноше. –
Послушайте, вы не смените меня ненадолго у штурвала? Я пойду выпью.
– Пожалуйста, – сказал юноша. – Как держать?
– Двести двадцать пять, – сказал Гарри. Было уже
совсем темно, и здесь, посреди Гольфстрима, они попали в полосу мертвой зыби.
Он прошел мимо обоих кубинцев, которые лежали на скамьях, и направился к корме,
где на привинченном стуле сидел Роберто. Вода бурлила за кормой в темноте.
Роберто сидел, положив ноги на второй стул.
– Дайте мне глотнуть, – сказал ему Гарри.
– Убирайся к черту! – хрипло ответил
широколицый. – Это мое.
– Ладно, – сказал Гарри и пошел за второй
бутылкой. Внизу, в темноте, придерживая бутылку обрубком правой руки, он вынул
пробку, вытащенную и снова вставленную Фредди, и отхлебнул из горлышка.
Сейчас самое подходящее время, сказал он себе. Больше ждать
нет смысла. Та мордастая сволочь пьяна. Двое остальных лежат влежку. Почему бы
не сейчас?
Он отпил еще, и бакарди согрел и ободрил его, но он
по-прежнему чувствовал холод и пустоту под ложечкой. Все у него внутри было
холодное.
– Хотите выпить? – спросил он юношу у штурвала.
– Нет, спасибо, – сказал юноша. – Я не
пью. – В свете нактоузного огня Гарри видел, как он улыбнулся.
– Я глотну разок, – сказал Гарри. Он отпил
порядочно, но бакарди не разогнал пронизывающего холода, который поднялся
теперь выше и заполнил всю грудь. Он поставил бутылку на пол.
– Держите тот же курс, – сказал он юноше. – Я
хочу взглянуть на моторы.
Он поднял люк и спустился вниз. Потом подпер крышку люка
длинным крючком, вделанным в настил пола. Он нагнулся к моторам, здоровой рукой
ощупал газопровод, цилиндры и положил руку на сальники. Он на полтора оборота
завернул обе масленки. Хватит тянуть, сказал он себе. Хватит тянуть, слышишь?
Куда делась вся твоя прыть? Была, да вышла, подумал он.
Он выглянул из люка. Он мог бы достать рукой обе скамьи над
бензиновыми баками, на которых лежали кубинцы. Юноша сидел к нему спиной, на
высоком табурете, четко выделяясь в свете нактоузного огня. Оглянувшись, он на
темном фоне воды увидел фигуру Роберто, развалившегося на корме.
