Теперь его жена сидела, опустив голову на руки, и оба они не
говорили ни слова. Ричард Гордон слышал тиканье часов, и внутри у него было так
же пусто, как тихо было в комнате. Немного спустя его жена сказала, не глядя на
него:
– Мне очень жаль, что так случилось. Но все кончено,
разве ты не видишь?
– Да, если это так, как ты говоришь.
– Это не всегда так было, но уже давно это так.
– Я жалею, что ударил тебя.
– Ах, это не важно. Не в этом ведь дело. Это была
просто форма прощания.
– Перестань.
– Мне нужно собираться, – сказала она очень
устало. – Боюсь, мне придется взять большой чемодан.
– Утром соберешься, – сказал он. – Все можно
сделать утром.
– Лучше я это сделаю сейчас. Дик, так будет легче. Но я
очень устала. Я ужасно устала от всего этого, и у меня разболелась голова.
– Ну, как хочешь.
– Господи, – сказала она. – Как бы я хотела,
чтоб этого не случилось. Но оно случилось. Я постараюсь тебе все тут устроить.
Нужно будет взять кого-нибудь для услуг. Если б еще я не наговорила столько
всего или если б ты меня не ударил, может, и можно было еще все уладить.
– Нет, все было кончено еще до этого.
– Мне так тебя жаль. Дик.
– Не смей жалеть меня, или я опять тебя ударю.
– Пожалуй, мне будет легче, если ты меня
ударишь, – сказала она. – Мне очень жаль тебя. Очень.
– Иди к черту.
– Мне жаль, что я сказала, будто ты плохой любовник. Я
в этом ничего не понимаю. Ты, наверно, замечательный.
– Думаешь, ты – совершенство? – ответил он. Она
опять заплакала.
– Это хуже пощечины, – сказала она.
– А что ты про меня сказала?
– Не знаю. Не помню. Я была так зла, и ты мне сделал
так больно.
– Так ведь все уже кончено, зачем же сердиться?
– А я не хочу, чтобы все было кончено. Но теперь ничего
уже не поделаешь.
– Тебе остается твой пьяница-профессор.
– Перестань, – сказала она. – Давай кончим
разговор и замолчим.
– Давай.
– Хорошо?
– Да.
– Я буду спать здесь.
– Нет. Можешь лечь на постели. Можешь. Я сейчас ухожу
ненадолго.
– Не уходи.
– Мне нужно, – сказал он.
– До свиданья, – сказала она, и он увидел ее лицо,
которое он всегда так любил и которое никогда не портили слезы, ее черные
локоны, ее крепкие маленькие груди под свитером, касающиеся края стола; стол
скрывал от него остальное, все, что он так любил, и, казалось ему, умел
радовать, но, как видно, это ничего не спасло, и когда он выходил, она смотрела
через стол ему вслед, опустив подбородок на сложенные руки, и плакала.
Глава 22
Он не взял велосипеда и пошел пешком. Луна уже взошла, и
деревья темнели на фоне неба, и он шел мимо деревянных домов с узкими двориками
и запертыми ставнями, сквозь которые пробивался свет; немощеными переулками с
двойным рядом домов; кварталами кончей, где все было чинно, надежно упрятано от
посторонних взоров – добродетель, неудачи, недоедание, овсяная каша и вареная
рыба, предрассудки, порядочность, кровосмесительство, утешения религии; мимо
ярко освещенных, с распахнутыми дверьми, кубинских «болито», деревянных лачуг,
в которых только и было романтического, что их имена: Чича, Красный домик; мимо
церкви из каменных блоков, с треугольными остриями шпилей, безобразно
торчавшими в лунном небе; мимо живописной в лунном свете громады монастыря с
черным куполом и обширным садом; мимо заправочной станции и ярко освещенной
закусочной возле пустыря, где когда-то была миниатюрная площадка для гольфа; по
залитой светом главной улице с тремя аптеками, магазином музыкальных
инструментов, пятью еврейскими лавками, тремя биллиардными, двумя
парикмахерскими, пятью пивными, тремя павильонами с мороженым, пятью скверными
и одним хорошим рестораном, двумя газетными киосками, четырьмя лавками
подержанных вещей (в одной из них также изготовлялись ключи), фотографией,
одним большим домом с конторами внизу и четырьмя зубоврачебными кабинетами в
верхних этажах, магазином стандартных цен, отелем на углу и стоянкой такси
перед ним; и, обогнув отель, улицей, ведущей к «джунглям», мимо большого
некрашеного деревянного дома, из окон которого доносились звуки пианолы и в
дверях стояли девушки, а рядом на тротуаре сидел матрос; и потом задворками,
мимо кирпичного здания суда с освещенным циферблатом часов, показывавших
половину одиннадцатого, мимо тюрьмы, выбеленные стены которой блестели в лунном
свете, к подъезду «Поры сирени» в глубине переулка, запруженного автомобилями.
«Пора сирени» была ярко освещена и полна народу, и когда
Ричард Гордон вошел, он увидел, что игорный зал переполнен; рулетка вертелась,
и маленький шарик звонко пощелкивал о металлические перегородки, рулетка
вертелась медленно, шарик жужжал, потом, щелкнув, подпрыгивал и останавливался,
и тогда ничего не было слышно, кроме скрипа рулетки и стука фишек. В баре сам
хозяин стоял у стойки вместе с двумя барменами и сказал ему:
– Привет, мистер Гордон. Что будете пить?
– Не знаю, – сказал Ричард Гордон.
– Вы плохо выглядите. Что такое? Вы нездоровы?
– Нет.
– Я знаю, что вам приготовить. Такое, что прямо – ух.
Пили когда-нибудь испанский абсент – ojen?
– Давайте, – сказал Гордон.
– Выпьете, сразу станет хорошо. Захочется всех кругом
поколотить, – сказал хозяин. – Ojen экстра для мистера Гордона.
Не отходя от стойки, Ричард Гордон выпил три экстра, но
лучше ему не стало; мутный, сладковатый, отдающий лакрицей напиток никак на него
не подействовал.
– Дайте мне что-нибудь другое, – сказал он
бармену.
– Что такое? Вам не нравится ojen экстра? –
спросил хозяин. – Вам не стало хорошо?
– Нет.
– После ojen экстра надо пить с разбором.
– Дайте мне чистого виски.
