– А ну дай ему, – заорал кто-то, и Ричард Гордон
увидел, как совсем близко от него поднялся кулак и ударил кого-то по лицу. Двое
людей схватили того, которого ударили, и оттащили его от стойки. Когда они
выбрались на свободное место, один снова изо всех сил ударил его по лицу, а
другой ударил его в живот. Он упал на цементный пол и закрыл голову руками, и
первый пнул его в спину. Все это время он не издал ни звука. Первый рывком
поднял его на ноги и подтолкнул к стене.
– Вразумить надо сукиного сына, – сказал он, и,
когда тот, весь побелев, прижался к стене, второй стал в позицию, слегка согнув
колени, размахнулся правым кулаком чуть не до самого пола и хватил человека у
стены по щеке. Тот упал на колени, потом медленно свалился на бок, на полу
вокруг его головы образовалась лужица крови. Они оставили его там и вернулись к
стойке.
– Вот это удар, – сказал первый.
– Этот сукин сын, как приедет в город, всю свою получку
положит на книжку, а потом приходит сюда поживиться на чужой счет, –
сказал второй. – Это уже второй раз я его вразумляю.
– На этот раз ты его крепко вразумил.
– Когда я его ударил, челюсть у него подалась, точно
мешок с орехами, – с довольным видом сказал второй. Избитый лежал у стены,
и никто не обращал на него внимания.
– А если б ты меня так хватил, мне хоть бы что, –
сказал рыжий ветеран.
– Закройся, трепло, – сказал вразумитель. – У
тебя сифон.
– Вот и врешь.
– Мне на таких, как ты, и смотреть противно, –
сказал вразумитель. – Стану я себе зря руки отбивать.
– Вот именно, что зря отобьешь, – сказал
Рыжий. – Послушайте, приятель, – сказал он Ричарду Гордону, –
может, повторим?
– Славный народ, а? – сказал высокий. – Война
очищает и облагораживает человека. Вопрос вот в чем: только такие, как мы,
годятся в солдаты, или же это служба нас сделала такими?
– Я не знаю, – сказал Ричард Гордон.
– Готов поручиться, что вы здесь не найдете и трех
запасных, – сказал высокий. – Это все отборный народ. Самые сливки
подонков; те самые, с которыми Веллингтон победил при Ватерлоо. Что ж, мистер
Гувер прогнал нас с Антикости, а мистер Рузвельт сплавил сюда, чтоб избавиться
от нас. В лагере все устроено для того, чтоб вызвать эпидемию, но бедняги, как
назло, не хотят умирать. Некоторых отвезли на Тортугас, но там теперь местность
стала здоровее. И потом, мы не захотели там оставаться. Так что пришлось нас
привезти обратно, сюда. Что они теперь выдумают? Надо же им как-нибудь от нас
избавиться. Разве вы этого не понимаете?
– Почему?
– Потому что мы – отпетые, – сказал
высокий. – Нам нечего терять. Мы дошли до точки. Мы хуже той голытьбы, с
которой имел дело Спартак. И с нами многого не сделаешь, потому что нас столько
били, что теперь единственное наше утешение – алкоголь и единственная гордость
– уменье все вытерпеть. Но не все мы такие. Кое-кто из нас сумеет и сдачи дать.
– Много в лагере коммунистов?
– Человек сорок, не больше, – сказал
высокий. – На две тысячи. Чтоб быть коммунистом, нужны дисциплина и
воздержание; пьянчуга не может быть коммунистом.
– Не слушайте вы его, – сказал рыжий
ветеран. – Он просто красный, ну его к черту.
У другого конца стойки один ветеран заспорил с Фредди из-за
счета.
– Вот столько ты выпил, – сказал Фредди. Ричард
Гордон посмотрел на ветерана. Он был сильно пьян, глаза у него налились кровью,
и он явно лез на скандал.
– Врешь, – сказал он Фредди.
– Восемьдесят пять центов, – сказал ему Фредди.
– Смотрите, что сейчас будет, – сказал Рыжий.
Фредди положил обе руки на стойку. Он не сводил с ветерана глаз.
– Врешь, – сказал ветеран и схватился за пивной
стакан. Как только его пальцы сомкнулись вокруг стакана, правая рука Фредди
описала над стойкой полукруг и обрушила на голову ветерана тяжелую солонку,
обмотанную посудным полотенцем.
– Чисто сделано? – сказал рыжий ветеран. –
Красиво сделано?
– Вы бы посмотрели, как он орудует спиленным
кием, – сказал второй.
Два ветерана, стоявшие там, где свалился зашибленный
солонкой, сердито оглянулись на Фредди.
– Это еще что?
– Успокойтесь, – сказал Фредди. – Ну-ка, по одной
за счет заведения. Эй, Уоллэйс, – сказал он, – прислони-ка этого к
стенке.
– Чисто сделано? – спросил рыжий ветеран Ричарда
Гордона. – Не придерешься?
Широкоплечий детина выволок зашибленного солонкой из толпы.
Он поставил его на ноги, и тот взглянул на него невидящими глазами.
– Выкатывайся, – сказал он ему. – Пойди,
проветрись. – У стены сидел, держась обеими руками за голову, тот,
которого вразумили раньше. Широкоплечий молодой человек подошел к нему.
– Ты тоже выкатывайся, – сказал он ему. – С
тобой тут вечно истории.
– У меня челюсть сломана, – хрипло сказал тот. Изо
рта у него шла кровь и стекала по подбородку.
– Скажи еще спасибо, что ты жив после такого
удара, – сказал плечистый молодой человек. – Ну, выкатывайся.
– У меня челюсть сломана, – тупо повторил
тот. – Они сломали мне челюсть.
– Выкатывайся, тебе говорят! – сказал молодой
человек. – С тобой вечно истории.
Он помог человеку со сломанной челюстью встать на ноги, и
тот нетвердыми шагами вышел на улицу.
– Помню, раз выдался вечер, так тут у стенки лежало
штук двенадцать, – сказал рыжий ветеран. – А как-то поутру я видел,
как этот толстопузый оттирал тут пол шваброй. Видел я, как ты шваброй оттирал
пол? – спросил он толстого негра-бармена.
– Да, сэр, – сказал бармен. – Много раз. Да,
сэр. Но вы никогда не видели, чтобы я бил кого-нибудь.
– Говорил я вам? – сказал рыжий ветеран. –
Шваброй.
– Похоже, что и сегодня вечер будет не хуже, –
сказал второй ветеран.
– Послушайте, приятель (Ричарду Гордону), может,
повторим еще раз?
Ричард Гордон чувствовал, что пьянеет. Его лицо в зеркале
позади стойки уже начало казаться ему чужим.
– Как вас зовут? – спросил он высокого коммуниста.
