Она спустилась вниз, добралась до своей каюты и, сидя у
зеркала, принялась щеткою расчесывать волосы. Ежевечерняя сотня взмахов. Она
улыбалась себе в зеркале, когда густая щетка погружалась в ее красивые волосы.
Эдди милый. Да, милый. Как жаль, что он так напился. У мужчин всегда что-нибудь
неладно. Взять хотя бы печень Джона. Как же это печень взять? Слава богу, это
невозможно. А если б можно было – вот ужас, наверно. Хотя в мужчине нет ничего
по-настоящему безобразного. Смешно, что этого не понимают. Хотя вот печень или
почки. Почки в мадере. Сколько их, почек? У нас почти всего по два, только
желудок один и сердце. Да, и еще мозг. Ну вот. Уже сто взмахов. Я люблю
расчесывать волосы. Это, кажется, единственное, что делаешь потому, что так
нужно, а вместе с тем это приятно. Когда бываешь одна, конечно. Ах, Эдди очень
милый. Может быть, пойти к нему? Нет, он слишком пьян. Бедный мальчик. Приму
люминал.
Она посмотрела на себя в зеркало. У нее было удивительно
красивое лицо и миниатюрная, изящная фигура. Еще ничего, подумала она. Кое-что
получше, кое-что похуже, но в целом пока ничего. Но все-таки надо же поспать. Я
люблю спать. Если б можно было хоть раз уснуть крепким, настоящим, здоровым
сном, как мы спали, когда были маленькими. Вот потому-то и скверно, что
становишься взрослой, и выходишь замуж, и рожаешь детей, и потом слишком много
ешь и делаешь много такого, что не нужно делать. Может быть, если бы хорошо
спать, все это не было бы вредно. Только вот пить слишком много не годится.
Бедный Джон со своей печенью, а теперь еще Эдди. Эдди все-таки прелесть, что бы
там ни было. Он молодец. Придется мне принять люминал.
Она состроила себе гримасу в зеркале.
– Придется тебе принять люминал, – сказала она
шепотом. Она проглотила таблетку и запила ее водой из стакана, который вместе с
графином-термосом стоял на шкафчике у кровати.
Это очень плохо для нервов, подумала она. Но надо же
человеку спать. Интересно, что бы Эдди делал, если б мы были мужем и женой.
Наверно, нашел бы себе какую-нибудь помоложе. Наверно, они так уж устроены и
ничего тут не могут поделать, все равно как и мы. Мне просто нужно, чтобы этого
было побольше, и тогда мне хорошо, а с кем это, все с тем же или с кем-нибудь другим,
в конце концов не важно. Главное, чтоб это было, и всегда будешь любить того,
кто тебе это дает. Даже если это один и тот же. Но у них иначе. Им всегда нужна
новая, или потому, что она моложе, или потому, что она недоступна, или потому,
что она похожа на кого-то. Если ты брюнетка, им хочется блондинку. Если ты
блондинка, им непременно нужно рыжую. Если ты рыжая, им хочется еще
чего-нибудь. Еврейку, например, а когда уже больше, кажется, ничего не
придумаешь, так им захочется китаянку, или лесбийку, или бог весть кого еще. Не
знаю сама. Может быть, они просто устают. Что ж тут делать, раз у них природа
такая, ведь я тоже не виновата, если у Джона печень или если он столько пил,
что теперь уже ни на что не годен. Он был молодцом. Он был просто прелесть. Был.
В самом деле был. И Эдди тоже прелесть. Но сейчас он пьян. Я, наверно, в конце
концов сделаюсь сукой. Может быть, я уже сука. Наверно, этого сама не
замечаешь, пока тебе подруги не скажут. У мистера Уинчелла об этом не прочтешь.
А интересный был бы для него сюжет! Сучья жизнь. Миссис Джон Холлис после
длительного пребывания на побережье всобачилась в родной город. Занятнее, чем
новорожденные младенцы. Хотя не более оригинально. Но женщины в самом деле
несчастные. Чем лучше обращаешься с мужчиной, чем больше выказываешь ему любви,
тем скорее надоедаешь ему. Хорошему мужчине нужен десяток жен, но это тоже
утомительно, когда сама пытаешься быть десятком жен сразу, а потом все равно
находится какая-нибудь без затей и, как только ты ему надоешь, она тут как тут.
Все мы в конце концов становимся суками, но кто в этом виноват? Сукам веселее
живется, но хорошей сукой может быть только круглая дура. Вроде Helene Брэдли.
Дура, и притом большая эгоистка. Вероятно, и я теперь такая. Говорят, этого
никогда сама не знаешь, всегда кажется, что ты не такая. Наверно, есть такие
мужчины, которым никогда не надоедает женщина и никогда не надоедает это.
Должны быть. Но где они? Все те, кого мы знаем, испорчены воспитанием. Не стоит
сейчас задумываться об этом. Не стоит вспоминать. Все эти танцы и автомобильные
прогулки. Хоть бы скорее подействовал люминал. Противный Эдди. Все-таки
бессовестно так напиваться. Просто бессовестно. Если у них природа такая, с
этим ничего не поделаешь, но при чем тут пьянство? Наверно, я самая настоящая
сука, но если я буду лежать тут всю ночь и не засну, я сойду с ума, а если я
слишком наглотаюсь этой гадости, я завтра весь день буду скверно себя
чувствовать, и потом иногда это не помогает, и все равно я завтра весь день
буду злиться, и нервничать, и чувствовать себя отвратительно.
Наконец она заснула, не забыв в последнюю минуту повернуться
на бок, чтобы не спать, уткнувшись в подушку. Как бы ей ни хотелось спать, она
не забывала, что это страшно портит лицо, спать вот так, уткнувшись в подушку.
В порту стояли еще две яхты, но и там все уже спали, когда
катер береговой охраны привел в темную гавань «Королеву Кончей», лодку Фрэдди
Уоллэйса, и пришвартовался у причала береговой охраны.
Глава 25
Гарри Морган ничего не слышал и не видел, когда с причала
подали носилки и при свете прожектора два человека поставили их на палубу
серого катера у дверей командирской каюты, а два других подняли его с
командирской койки, осторожно вынесли и уложили на носилки. С тех пор как
стемнело, он был без сознания, и тяжесть его тела сильно оттянула холст, когда
все четверо подняли носилки, чтобы нести на причал.
– Ну, поднимай.
– Придержи его ноги. Как бы он не соскользнул.
– Поднимай.
Носилки вынесли на причал.
– Ну, как он, доктор? – спросил шериф, когда носилки
вдвигали в санитарную машину.
– Пока жив, – сказал доктор. – Больше ничего
сказать нельзя.
– С тех пор как мы его подобрали, он то бредит, то без
сознания, – сказал боцманмат, командовавший катером береговой охраны. Это
был плотный, приземистый человек в очках, которые блестели в лучах прожектора.
Он был небрит. – Все трупы там, в моторной лодке. Мы ничего не трогали.
Только двоих перенесли на другое место, потому что они могли упасть за борт.
Все в точности так, как было. И деньги и оружие. Все.
– Пойдем, – сказал шериф. – Нельзя ли навести
туда прожектор?
– Сейчас я это устрою, – сказал начальник
пристани. Он пошел за прожектором и шнуром.
– Пойдем, – сказал шериф. Они взошли на корму
моторной лодки, светя себе карманным фонарем. – Я хочу, чтоб вы мне
показали в точности, как все было, когда вы нашли их. Где деньги?
– Вот в этих сумках.
– Сколько тут?
