Кубинцы приносят несчастье кончам. Кубинцы всем приносят
несчастье. И потом, слишком там много черномазых. Я помню, как он меня один раз
взял с собой в Гавану, еще когда он хорошо зарабатывал, и мы гуляли в парке и
один черномазый сказал мне словечко, и Гарри так дал ему по уху, что соломенная
шляпа слетела у него с головы, а Гарри подхватил ее и отшвырнул за полквартала,
и ее переехало такси. Помню, я так хохотала, что у меня живот заболел. Как раз
тогда я в первый раз выкрасила волосы в салоне красоты на Прадо. Парикмахер
полдня провозился с этим, они были такие черные, что сначала он не брался, и я
боялась, что стану похожа на чучело, но все просила, нельзя ли сделать их чуть
светлее, и парикмахер держал гребень и деревянную палочку с ватой на конце, и
обмакивал вату в чашку с жидкостью, и от нее как будто дым шел; и он гребнем и
другим концом палочки отделял по одной прядке и смазывал этой жидкостью, а
потом ждал, пока высохнет, а я сидела, и у меня даже под ложечкой сосало от
страха, что я наделала, и я только все просила, нельзя ли сделать их чуть-чуть
светлее.
И наконец он сказал: «Вот, мадам, светлее уже сделать
нельзя». И потом он вымыл их шампунем и уложил, а я боялась даже взглянуть от
страха, что буду похожа на чучело, и он причесал их, сделал пробор сбоку и
зачесал за уши, а сзади сделал тугие маленькие локончики, и я еще не могла
увидеть, как вышло, потому что они были мокрые, но я уже видела, что они стали
другие, и я как будто не я. И он завязал их сеткой и посадил меня под сушилку,
и я все время боялась взглянуть. А потом, когда они высохли, он снял сетку, и
вынул шпильки, и расчесал, и они были совсем как золото.
И я вышла на улицу, и посмотрела на себя в зеркало, и они
так блестели на солнце и были такие мягкие и шелковистые, когда я их потрогала,
что мне просто не верилось, что это я, и было даже трудно дышать от волнения.
Я пошла по Прадо в кафе, где меня ждал Гарри, и я так
волновалась, что внутри у меня все стянуло, – вот-вот упаду, и когда он
увидел меня в дверях, он встал и не мог отвести от меня глаз, и у него был
такой смешной, сдавленный голос, когда он сказал:
– Черт подери, Мария, ты прямо красавица!
А я сказала:
– Я тебе нравлюсь блондинкой?
– Не спрашивай ничего, – сказал он. – Идем
домой, в отель. А я сказала:
– Что ж. Идем, если так. – Мне тогда было двадцать
шесть.
И такой он был со мной всегда, и я всегда была с ним такая.
Он говорил, что у него никогда не было такой женщины, как я, а я знаю, что
лучше его нет мужчины на свете. Я слишком хорошо знаю это, а теперь он умер.
Теперь мне нужно взяться за какую-нибудь работу. Знаю, что
нужно. Но когда всю жизнь проживешь с таким мужем, а потом вдруг какая-то
кубинская сволочь убьет его, не так-то легко сразу взяться за дело, потому что
внутри у тебя все умерло. Я не знаю, что делать. Когда он уходил в рейс, было
иначе. Тогда он всегда возвращался домой, а теперь я всю жизнь буду одна. И я
уже старая, и толстая, и некрасивая, и никто мне не скажет, что это не так,
потому что его уже нет. Придется мне нанимать себе кого-нибудь за деньги,
только едва ли я захочу. Так-то оно теперь. Так-то оно теперь и будет.
А он так меня любил, и так заботился обо всех нас, и всегда
умел заработать деньги, и мне никогда не нужно было заботиться о деньгах, а
только о нем, а теперь это все кончено.
Тому, кто убит, гораздо легче. Если б это меня убили, мне
было бы все равно. Доктор сказал, что Гарри просто устал под конец. Он даже не
проснулся. Я рада, что он умер легко – ведь как же он должен был мучиться там,
на лодке. Думал он обо мне или о чем-нибудь еще? Наверно, когда так, уже ни о
чем не думаешь. Наверно, очень уж ему было больно. Но под конец он просто
слишком устал. Как бы я хотела, чтобы это я умерла. Но что толку хотеть. Хотеть
никогда не помогает.
Не могла я пойти на похороны. Люди этого не понимают. Они не
знают, каково это. Потому что хороших мужей мало, вот они и не знают. Они
ничего про это не знают. Я знаю. Я слишком хорошо знаю. А если я еще двадцать
лет проживу, что мне тогда делать? Никто мне этого не скажет, и теперь только и
остается, что терпеть понемногу, день за днем, и сейчас же взяться за
какую-нибудь работу. Так и нужно сделать. Но, господи боже мой, как же быть
ночью, вот что я хотела бы знать.
Как прожить ночь, если не можешь уснуть? Наверно, в конце
концов узнаешь и это, узнаешь ведь, как бывает, когда теряешь мужа. Наверно,
узнаешь в конце концов. В этой проклятой жизни все узнаешь. Кажется, я уже
начинаю узнавать. Просто внутри все умирает, и тогда все очень легко. Живешь,
не живя, как очень многие люди почти всю жизнь. Наверно, так оно и бывает.
Наверно, так оно и должно быть. Что ж, у меня хорошее начало. У меня хорошее
начало, если это так, если это нужно. Я думаю, так оно и есть. Я думаю, этим
кончится. Ну, что ж. У меня хорошее начало. Я ушла дальше всех.
Был ясный прохладный субтропический зимний день, и ветви
пальм шевелились под легким северным ветром. Туристы на велосипедах проезжали
мимо дома. Они смеялись. Во дворе напротив кричал павлин.
Из окна видно было море, оно казалось твердым, новым и
голубым в свете зимнего дня.
Большая белая яхта входила в гавань, а на горизонте в семи
милях от берега виден был танкер, маленький и четкий на фоне голубого моря,
огибавший риф с запада, чтобы не расходовать лишнего топлива в ходе против
течения.
