Мила повернулась, чтобы увидеть зрелище смерти, представленное в этой комнате. Затем она произнесла:
— Его картина преступления всегда будет чистой. Потому как его ключевое слово — «контроль».
Горан кивнул:
— Похоже, что ты дала Альберту характеристику.
Борис и Стерн заулыбались. Роза Сара, старательно избегая взгляда девушки, сделала вид, что смотрит на часы, чтобы узнать, который час, при этом недовольно фыркая по поводу бесполезной траты времени.
— Господа, здесь есть кое-что новое…
Молчаливый участник этого совета встал, держа в руках покровное стекло, которое только что вынул из микроскопа.
— Ну что там, Чанг? — нетерпеливо спросил его Гавила.
Но судмедэксперт собрался сполна насладиться моментом. В его глазах горел огонек маленького триумфа.
— Когда я увидел тело, спросил себя, как такое возможно, чтобы тело было погружено в воду на глубину двух пальцев…
— Мы же в прачечной, — заявил Борис таким тоном, словно очевиднее этого факта в мире ничего не было.
— Но как такое возможно, если в здании на протяжении многих лет не функционировали ни электрическая, ни гидроустановки?
Открытие Чанга застало присутствующих врасплох. И в первую очередь Горана.
— Тогда что это за жидкость?
— Держитесь, доктор… Это — слезы.
15
Человек — единственное живое существо в природе, способное смеяться или плакать.
Этот факт Миле был известен. Но она не знала, что человеческий глаз вырабатывает три типа слез. Первый тип — основной — способствует увлажнению и непрерывному питанию глазного яблока. Второй — рефлекторный — вырабатывается в случае попадания в глаз инородного тела. И третий — эмоциональный — возникает при болевых ощущениях. Слезы этого последнего типа отличаются от остальных по своему химическому составу: в них высокий процент содержания марганца и гормона пролактина.
В мире природных явлений каждый взятый в отдельности элемент может быть сведен к обычной формуле, но объяснить, почему слезы страданий физиологически отличаются от остальных, практически невозможно.
В слезах Милы отсутствовал пролактин. В этом заключался ее постыдный секрет.
Она была не в состоянии страдать, испытывать сочувствие, что совершенно необходимо для понимания других людей, дабы не ощущать себя одиноким в человеческой среде.
Была ли она такой всегда? А может, что-то или кто-то лишил ее этой способности?
Девушка обратила внимание на эту особенность после смерти отца. Миле тогда было четырнадцать лет. В тот день именно она обнаружила бездыханное тело своего отца, сидевшего в зале в своем кресле. Со стороны казалось, что он спит. По крайней мере, так Мила отвечала на вопрос, отчего сразу не обратилась за помощью, а сидела возле него еще около часа. А правда в том, что она быстро поняла: помочь отцу уже нечем. Но недоумение девушки вызывал не тот факт, что она оказалась вовлеченной в это печальное событие, а скорее ее неспособность постичь эмоционально суть произошедшей на ее глазах трагедии: отца Милы, такого значимого в ее жизни человека, научившего свою дочь всему, ее образца для подражания, больше не будет. Никогда. А у нее даже не екнуло сердце.
На похоронах она плакала. Но не потому, что мысль о неотвратимости смерти породила отчаяние в ее душе, а только потому, что этого ждали от нее, как от дочери. Соленые слезы девушки стали результатом ее невероятных усилий.
«Это — ступор, — твердила она себе. — Всего лишь ступор. Стресс. Я в шоке. Такое случается и с другими». Девушка испробовала все. Она истязала себя воспоминаниями, чтобы, по крайней мере, почувствовать себя виноватой. Ничто не помогло.
Миле никак не удавалось найти этому хоть какое-нибудь объяснение. Тогда она замкнулась в непреодолимом молчании, не позволяя другим вторгаться в ее внутренний мир. Закрывшись в своей комнате, Мила часто задумывалась над тем, отчего ей так сильно хотелось вернуть свою жизнь в прежнее русло, навсегда похоронив этого человека и в своем сердце.
Положение вещей со временем нисколько не изменилось. Боль утрат была ей все так же незнакома. А между тем поводов для скорби было предостаточно: поочередно умерли ее бабушка, школьная подруга, другие родственники. И тогда Миле также не удалось почувствовать ничего, кроме вполне осознанного импульса как можно скорее покончить с этой чередой смертей.
А кому можно рассказать об этом? На нее наверняка посмотрели бы как на бесчувственное чудовище, не достойное быть частью рода человеческого. Только ее мать, лежа на смертном одре, разглядела в какой-то момент безразличие во взгляде Милы и выдернула свою руку из ее руки, словно почувствовала вдруг холод.
Когда с трауром в семье Милы было покончено, ей стало значительно легче скрывать от посторонних эмоциональную брешь в своей душе.
В возрасте, в котором появляется необходимость в установлении межличностных контактов, в особенности с противоположным полом, у Милы вновь возникли проблемы. «Я не могу завести роман с молодым человеком, если не в состоянии сопереживать ему», — повторяла она себе всякий раз.
Как раз в это время Мила и обратилась за консультациями к психоаналитикам. Одни просто не знали ответа. Другие говорили, что терапия будет долгой и утомительной и пройдет немало времени, прежде чем найдутся ее «эмоциональные корни» и станет ясно, где был прерван поток ощущений.
Но все сходились в одном: ей необходимо снять эту блокаду.
Годы ушли только на анализ ее состояния, однако никаких конкретных результатов получено не было. Она меняла врачей, и так продолжалось бы до бесконечности, пока один из них — самый циничный, благодарность к которому она никогда не смогла бы выразить в полной мере, — не сказал ей прямо: «Боли как таковой не существует, равно как и всей гаммы человеческих ощущений. Все дело в химии. Любовь — это эндорфины. При помощи шприца Пентоталя я могу лишить тебя всякой потребности в эмоциях. Мы только машины, сделанные из плоти».
Наконец Мила приободрилась. Не удовлетворилась, а приободрилась, именно так! Она ничего не могла с этим поделать: ее тело вошло в «предохранительную» стадию, так, как это бывает с электронной аппаратурой во время перегрузки сети, когда необходимо защитить собственную цепь. Этот же самый доктор рассказал ей о существовании таких людей, которые за непродолжительный период своего существования пережили слишком много страданий, значительно больше того, что обычный человек может испытать за всю свою жизнь. И тогда они либо умирали, либо адаптировались к такой ситуации.
Мила не знала, считать ли везением такое привыкание, но ведь благодаря ему она стала такой, какой была теперь. Она занималась розыском пропавших детей. Уменьшая страдания других, девушка тем самым возмещала отсутствие собственных эмоций, которых ей не дано было испытать. Таким образом, ее проклятие неожиданно стало ее призванием.
