— Это дело имеет международное значение. — Все посмотрели на Горана, в некотором недоумении относительно произнесенной им фразы. — Лабрадор, разнюхивающий руку и выкапывающий яму, — это часть замысла. Наш убийца следил за двумя мальчишками с собакой. Он знал, что они поведут ее в лес. Поэтому и устроил там свое маленькое кладбище. Идея проста. Он показал нам, что довел до конца свое «произведение». Все здесь.
— Хотите сказать, что мы не возьмем его? — спросил Борис, не будучи в состоянии в это поверить и оттого еще больше разозлившись.
— Вы лучше меня знаете, как это бывает…
— Но он сделает это, ведь так? Снова пойдет на убийство… — Теперь уже Роза не желала смиряться. — У него это хорошо получилось, и в очередной раз он это обязательно докажет.
Она хотела, чтобы ее мнение опровергли, но Горан не нашел что ответить. И даже если у него в этой связи и было свое особое мнение, он не смог бы перевести в термины, приемлемые с человеческой точки зрения, жестокую необходимость провести разделительную черту между мыслью об этих ужасных смертях и циничным желанием того, чтобы убийца продолжил свой кровавый промысел. Потому что схватить преступника можно только в том случае — и это известно всем, — если он не остановится.
Старший инспектор Роке вступил в разговор:
— Если мы отыщем тела тех девочек, то их родители, по крайней мере, смогут похоронить своих детей, и у них появятся могилы, на которых они смогут их оплакивать.
Как всегда, Роке переводил на свой лад терминологию проблемы, представляя ее в более корректных с политической точки зрения оборотах речи. Это было генеральной репетицией выступления, которое он припас для прессы, с целью смягчения резонанса от происшествия в пользу своего имиджа. Сначала траур, горе, чтобы выиграть время, а затем следствие и поиск преступников.
Но Горан знал, что провести эту операцию удачно вряд ли удастся и что журналисты накинутся на любую мелочь, с жадностью разрывая на части эту историю и приправляя ее самыми отвратительными подробностями. И главное, начиная с того момента, им больше ничего уже не простят. Каждый их жест, каждое слово приобретет значение обещания, клятвенного обязательства. Роке был убежден, что сможет контролировать журналистов, подбрасывая мало-помалу ту информацию, которую им хотелось бы услышать. И Горан оставил Роке его хрупкую иллюзию владения ситуацией.
— Мне кажется, что нам следует назвать как-нибудь этого типа… Прежде чем это сделают журналисты, — сказал Роке.
Горан согласился, но далеко не по той же самой причине, что и старший инспектор. Как и у всех криминологов, оказывавших содействие полиции, у доктора Гавилы были свои собственные методы работы. Во-первых, среди всего прочего, следовало бы соотнести фрагменты тела с преступлением таким образом, чтобы преобразовать обезображенную неопределенную фигуру в некое подобие человеческого тела. Потому что перед лицом такого жестокого и безосновательного убийства человек всегда склонен забывать, что его автор, так же как и жертва, — это личность, зачастую ведущая общепринятый образ жизни, имеющая работу и зачастую семью. В подтверждение своего умозаключения доктор Гавила всегда обращал внимание своих учеников из университета на тот факт, что почти всегда при аресте серийного убийцы его соседи и члены семьи словно падают с небес.
«Мы называем их монстрами, потому что ощущаем, насколько они далеки от нас, и поэтому хотим считать их не такими, как все, — говорил Горан на своих семинарах. — А между тем они похожи на нас целиком и полностью. Но мы предпочитаем оттолкнуть от себя мысль о том, что подобное нам существо способно на такое. Такое поведение частично оправдывает нашу природу. Антропологи определяют ее как „обезличивание преступника“, и это часто становится самым главным препятствием в идентификации серийного убийцы. Поскольку человек имеет свои слабости и может быть пойман, а монстр — нет».
Как раз для этого на стене аудитории Горана всегда висела черно-белая фотография ребенка. Маленького, пухлого и беззащитного человеческого детеныша. Заканчивалось все тем, что видевшие его студенты просто влюблялись в этот образ. И когда — где-то ближе к середине семестра — кто-нибудь отваживался наконец спросить доктора о том, кто же этот малыш, Горан предлагал им попробовать угадать. Ответы были очень разные и порой самые необычные. И он получал огромное наслаждение от вида лиц студентов, когда сообщал им, что это — Адольф Гитлер.
В послевоенный период в общественном сознании нацистский лидер превратился в монстра, и в течение многих лет народы — победители в этой войне — противились иному видению. Поэтому детские снимки фюрера большинству людей были неизвестны. Монстр не мог быть ребенком, не мог иметь иных чувств, кроме ненависти, и иметь иное существование, сходное с существованием других своих сверстников, которые затем могли бы запросто превратиться в его жертв.
«Для многих очеловечить Гитлера значит в какой-то мере объяснить его, — говорил Горан на занятиях. — Но общество стремится к тому, чтобы крайнее зло не получило бы возможности быть истолковано или понято. Подобные попытки также означают стремление его частичного оправдания».
Сидя в передвижном полицейском фургоне, Борис предложил для создателя кладбища рук имя Альберт, в память об одном давнем деле. Присутствующие с улыбкой согласились. Решение было принято.
Отныне члены следственной группы должны были называть убийцу только этим именем. Постепенно Альберт начнет обретать характерные черты. Нос, два глаза, лицо, личная жизнь. Каждый должен был приписывать ему собственное видение и уже не рассматривать его просто как расплывчатую тень.
— Значит, Альберт? — По окончании собрания Роке все еще взвешивал значение этого имени для СМИ. Он повторил его одними губами, выделяя в нем разные оттенки. — Годится.
Но было еще кое-что не дававшее старшему инспектору покоя. Он обратился к Горану:
— Если хотите знать правду, то и я полностью согласен с Борисом. Святой Иисус! Я не в силах заставить своих людей выкапывать трупы, притом что в это время какой-то сумасшедший психопат будет дурачить всех нас!
Горан знал, что, когда Роке говорил о «своих» людях, на самом деле он имел в виду прежде всего самого себя. Как раз именно он больше всех опасался того, что его работа не сможет увенчаться каким-нибудь мало-мальским результатом и что, в случае если им не удастся поймать преступника, кто-нибудь обязательно укажет на неэффективную работу федеральной полиции.
И потом, неясным оставался вопрос с рукой номер шесть.
— Я полагаю, что не стоит пока распространяться о существовании шестой жертвы.
Горан был в замешательстве.
— Но тогда как мы узнаем, кто это?
— Не беспокойся, я все уже продумал…
За свою карьеру полицейского Мила Васкес раскрыла восемьдесят девять случаев исчезновения людей. Ее наградили тремя медалями и вынесли целый ряд благодарностей. Она считалась экспертом в своем деле, и ее очень часто приглашали для консультаций, в том числе и за рубеж.
