Что-то зашевелилось внутри Норрека… страх за собственную
душу?
Левая его рука вскинулась сама.
— Нет! — закричал он, и собственный голос показался человеку
далёким, оторванным от него.
Поднялась вторая рука, и все тело последовало за ними,
повинуясь доспехам.
Он едва не покинул кресло, когда некая физическая сила вдруг
попыталась остановить невольный процесс. Норрек увидел искажённую фигуру
Дрогнана, сжимающего обеими руками посох, пытающегося вернуть солдата, вырвать
его из видения Тайного Святилища. А ещё он увидел, как его ладони в латных
перчатках легли рядом с руками Вижири, обхватив посох, словно намереваясь
вырвать его.
Посох затрещал, искрясь жёлтым там, где к нему прикасался
Дрогнан, и кроваво-красным — где с деревом встретились пальцы Норрека. Солдат
чувствовал, как могущественное колдовство течёт сквозь саму его сущность…
Борись, Вижаран! — взывал откуда-то Дрогнан. Его рот,
казалось, не двигался, но выражение лица было столь же потрясённым, как и
слова, гулко бьющиеся в голове Норрека. — Доспехи сильнее, чем я полагал! Нас
провели!
Больше ничего говорить и не требовалось. Он понял, что имел
в виду маг. Очевидно, заговорённые латы никогда и не были под контролем Вижири;
они просто выжидали момента, когда Дрогнан откроет им то, что они так долго искали.
Местонахождение гробницы Горазона.
Но кое в чём Дрогнан был прав. Он сказал, что Бартук и
ненавистный ему брат остались связаны навеки. Теперь Норрек понял, почему
доспехи перетащили его с одного края света на другой. Что-то тянуло их к месту
последнего упокоения Горазона, что-то столь могущественное, что даже смерть не
могла остановить поиски.
Доспехи обладали неким разумом; они, несомненно, проявили
больше ума и сноровки, чем Норрек, да и любой другой человек. Вероятно, когда
«Ястребиный огонь» приблизился к Лат Голейну, они даже ощутили колдовство
Дрогнана… и каким-то образом узнали, что Вижири можно использовать в
собственных зловещих целях.
Немыслимо, невероятно, неправдоподобно — но более чем похоже
на абсолютную правду.
Энергия между перчатками Норрека зашипела. Дрогнан вскрикнул
и упал назад — не мёртвый, но наверняка оглушённый. Перчатки отпустили
волшебный посох, а потом правая потянулась к видению перед Норреком.
Однако картина начала изменяться, ускользать, словно какая-то
другая сила решила уничтожить злые замыслы доспехов. Образ тускнел,
расплывался…
Неустрашимые доспехи опустили правую перчатку в самый центр
видения. Малиновое свечение разлилось по руке.
— Шазари Дживокс!
И когда нежеланные слова-паразиты спрыгнули с губ, тело
Норрека перестало быть материальным. Он закричал, но ничто уже не могло
остановить процесс. Превращаясь в дым, он растягивался, скручивался — и
наконец, просочился в уменьшившуюся и истощившуюся картинку.
И пока Норрек и магический круг не испарились, крик ужаса
продолжал звучать.
Днём они потеряли одного человека, столкнувшегося с песчаным
магготом, и ещё одного, загубленного жаром самой пустыни, однако Галеона
заметила, что, несмотря ни на что, Августас Злорадный доволен, словно не только
заполучил уже доспехи Бартука, но власть и славу, о которых мечтал всю жизнь.
Это беспокоило ведьму, беспокоило больше, чем она полагала возможным. На
генерала это совсем не похоже. Если его настроение настолько улучшилось для
этого наверняка должна быть веская причина.
Галеона подозревала, что причина эта связана каким-то
образом с Ксазаксом. В последнее время она редко видела демона, а это никогда
не означало ничего хорошего. Фактически с той самой ночи, когда Злорадный,
потеряв всякий здравый смысл, ушёл гулять один в ночной мрак пустыни, богомол
действовал совершенно отдельно от ведьмы. Дважды, когда колдунья находила
предлог отделиться от общей группы и поговорить с ним об их планах, Ксазакс
подозрительно воздерживался от каких-либо комментариев. Женщине начало
казаться, что все, ради чего они столько трудились вместе, больше не имеет
значения.
Ксазакс хочет заполучить доспели, — размышляла она. — Но сам
он не может воспользоваться их чарами.
А не он, значит — человек-простофиля… и Августас тут являет
собой вполне конкретную возможность. Ведьма уже подозревала Ксазакса в попытке
манипулировать её любовником. Теперь же она чувствовала твёрдую уверенность,
что недооценила богомола.
Галеоне необходимо восстановить своё влияние на
командующего. Если она этого не добьётся, то рискует потерять не только своё
положение — колдунья рискует потерять голову.
К Злорадному взывали, моля о привале. За сравнительно
короткий срок они прошли немалое расстояние, и потери, несмотря на суровые
обстоятельства, были на удивление невелики. Стая прыгунов — скачущих ужасных
тварей, внешне напоминающих рептилий с шипами вдоль хребтов, — некоторое время
преследовала их, заставляя поторапливаться, но войско не позволило бестиям
подобраться к себе настолько близко, чтобы те смогли воспользоваться своими
длинными когтями и острыми зубами. Стоило зарубить одного — и остальные
принялись драться из-за трупа. Как большинство созданий пустыни, они
предпочитали лёгкую добычу, даже если ей оказывался один из сородичей, избегая
сражаться с кем-то, кто способен дать отпор.
Во всяком случае, песок и жестокая жара продолжали донимать
людей сильнее любых врагов, и командующий наконец уступил. Если бы выбор
целиком зависел от него, он продолжал бы путь, даже если бы это означало
загнать коня до смерти и идти дальше пешком.
— Я почти вижу, — заметил он, когда женщина оказалась рядом
с ним. Злорадный пришпорил скакуна и двигался немного впереди колонны. Сейчас
он сидел в седле, озирая пустоту впереди. — Я почти чувствую…
Она подвела свою лошадь поближе и протянула руку, чтобы
дотронуться до мужчины. Командующий Злорадный, так и не снявший кровавого шлема
Бартука, не взглянул на неё, даже не подал виду, что почувствовал что-то.
— Ты заслужил, — проворковала она, пытаясь привлечь его
интерес. — Представь, как ты будешь выглядеть, когда устремишься в Лат Голейн в
малиновом шлеме Полководца! Они подумают, что ты — это он, вернувшийся к жизни!
И пожалела о своих словах почти сразу же, вспомнив, как
перемешались его жизнь и воспоминания шлема. С того последнего страшного случая
приступы у него не повторялись, но ожог на пальце Галеоны ещё давал о себе
знать, не позволяя забыть о прошлом разе.
К счастью, у Августаса сейчас имелось собственное мнение.
Он, наконец, обернулся к Галеоне, явно довольный тем, что сказала колдунья:
