— Я это сделал.
— Хочешь все записать? — спросил Шон.
— Нет. Я и так все запомнил.
— Ты помнишь, что говорить?
— Пришла ценная посылка. По почте.
— Ты должен все это сделать, Ромео. Я не в состоянии заняться этим.
— Хорошо.
— Будь безжалостным. Я не могу, потому что мне нужно, чтобы они доверяли мне. Они должны любить меня — или все превратится в дерьмо. Ты понимаешь?
— Ага.
— Я знаю, ты волнуешься. Я знаю, ты не хочешь этого делать. Но все зависит от тебя.
Когда они закончили разговор, Ромео подумал: «Теперь я могу плакать — в этом уединенном месте, где меня никто не услышит». Но он продолжал сидеть молча, не издавая ни звука.
БАРРИС очистил место среди хлама на кухонной стойке и начал писать письмо, чтобы внести ясность в положение дел.
Прежде всего он написал: «Дорогая Нелл». Но затем решил отказаться от такого начала. Он взял чистый лист и снова написал: «Дорогая Нелл».
И затем стал писать:
«Ты не хочешь иметь со мной никаких дел, потому что считаешь меня идиотом. Ты права. Но как ты, наверно, знаешь, я любил тебя каждую минуту каждого дня с нашей первой встречи в ресторане Арчи в Дарьене, когда был самый восхитительный вечер в моей жизни, и я так думал, даже когда женился на Барбаре. Я предполагаю, что ты это знала и, наверно, она тоже.
Сейчас ты должна была слышать о моей встрече с твоим сыном Митчеллом».
Он остановился. Митчелл пишется с двумя «т»?
И в словарь не заглянешь, потому что имя — это не слово.
В таком случае почему бы просто не назвать его Митчем? Ведь это письмо, в котором ты не должен соблюдать эти чертовы формальности.
Он уставился на страницу.
Что это такое?
«Это самая дурацкая вещь, которую я делал в жизни. Ради бога, какой смысл писать все это?
Если быть честным, в чем смысл всех этих дурацких вещей, что я делал ради этой женщины?»
Например, та ночь сорок лет назад, спустя несколько месяцев после окончания школы, когда он появился под окном Нелл, всхлипывая и прося ее дать ему еще один шанс. Она была любезна в своем отказе — но не слишком. Это был не тот случай — «О, моя любовь, приди в мои объятия». Скорее это было — «Я польщена, но давай покончим с этим». Или тот день двадцать лет назад, когда ее сын Митч уломал Нелл присоединиться к церкви, а когда Баррис встретился с ней в супермаркете, она откровенно сказала ему, что «Возрождение веры» больше напоминает помещение для игры в бинго для пожилых горожан, чем церковь; а он признался, что посещает ее только по настоянию Барбары, — и они расхохотались и смеялись всю дорогу до кассы, после чего он целый год не мог толком уснуть. В том году его выставили из группы по борьбе с наркотиками за чрезмерное рвение, когда он обвинил сына городского уполномоченного, что тот имеет дело с крэком, но не смог этого доказать и был смещен с должности. Но в то же время это был год, когда он чувствовал себя более чем живым, потому что хранил память о встрече с Нелл в супермаркете и как она смеялась его незамысловатым шуточкам. Но потом, когда Джесси устраивал барбекю, он вел себя чрезмерно возбужденно, и она оборвала его. Еще был день, когда он пришел поговорить с ее учениками по программе «Полиция и общество» и был довольно забавным (хотя, возможно, ему это лишь казалось, потому что на самом деле это она веселила всех), а потом она сказала, что его выступление было настоящим триумфом. За все эти годы было еще несколько случайных встреч в Уинн-Дикси и на пикнике Харт-Драйв; плюс случай, когда среди примерно семисот машин он увидел ее, когда она проезжала мимо его поста; и еще несколько телефонных звонков, когда он приглашал на то или иное мероприятие (она всегда отказывалась) и дважды на фейерверк в честь 4 июля на Сен-Симоне и, конечно, на похороны Барбары. И все это время, все эти сорок лет, день за днем и даже во сне он лелеял надежду. Быть идиотом хорошо хотя бы потому, что при этом ты слишком глуп, чтобы понимать, какой ты идиот. Но предположим, что ты хоть на секунду поумнел, и перед тобой открылась вся картина, вот как сейчас. И вся твоя тупоголовая жизнь рухнула, как шкаф с башмаками, рухнула тебе на голову — разве это не унизительно? Как можно вынести такую боль? Как жить с этим? И кроме того — почему тебе этого хочется?
КЛИО маялась в своей комнате, слушая «Взмахни ресницами» и глядя в стену, когда ей позвонил тот странный маленький пижон, которого она встретила в татуировочной студии, — вроде Ромео, менеджер группы «Гони быстро и закрой глаза».
Он сказал, что встретил в Дарьене того парня, который организует подвешивание тела.
— Хочешь посмотреть на его аппаратуру?
— Хорошо. — Она попыталась сказать это равнодушно, но на самом деле была просто счастлива выбраться из дому.
Он встретил ее, и по 17-й они поехали на север. Музыка у него в машине была громкой и резкой, но Клио она устраивала. Она была довольна тем, что просто едет. Через несколько миль к северу от города они проехали мимо старой рисовой плантации. Сегодня было так жарко, что казалось, волны жара идут от полей. Белая цапля или какая-то другая птица, не шевелясь, стояла на одной ноге, просто парила в этой жаре.
Ромео приглушил громкость и сказал:
— Не могу поверить, что они это делали. Твоя семья занималась этим?
— Чем именно?
— Владела рабами.
Она пожала плечами:
— Наверно. Мой прапрадедушка или кто-то из них. Он вроде был майором в армии Конфедерации.
Ромео задумался:
— Но ведь он не был плохим парнем, верно? Наверно, друзья говорили ему: «Да не беспокойся ты, владеть рабами — это классно». Люди верят во все, что им втолковывают друзья. Вот так ты становишься солдатом. Ты говоришь: «Вот они, мои друзья. Я люблю их. Я доверяю им». Затем ты начинаешь убивать налево и направо и превращаешься в дьявольского тролля смерти. Ты должен это сделать и делаешь с удовольствием, потому что это ради твоих друзей. На самом деле все это ради любви. Правильно? Иисусе, до чего долбаная планета! Как моей душе довелось оказаться на этой планете? Прости. Я разболтался.
— Нет, все в порядке.
Он в самом деле разболтался, но Клио не обратила на это внимания. Раньше он был таким тихим; ей понравилось, что он наконец открылся. И по мере того, как он продолжал, Клио чувствовала странную умиротворенность. Целую полновесную минуту она не думала о предательстве Тары. Но когда он замолчал, ее снова охватила печаль.
— Подвешивание, — спросила она его, — это больно?
— Ага, — сказал он.
— Тогда зачем же мне его делать?
— Оно даст тебе чувство свободы.
— Ты так думаешь?
— Да. Но ты будешь и уязвима. Так что будь осторожна.
