— Я уже знаю то, что хотел узнать. Твое жалкое сопротивление, Перигор, лишь продлило твои мучения.
Затем он развернулся и ушел.
Тут он ошибается. Да, я страдал. Я и не подозревал, что есть такая боль. Моя левая рука мало чем отличается от культи. Я действительно не могу встать на ноги, и многие кости в моем теле уже не на месте. Меня мучает острая боль в животе, спине, голове…
Все это действительно так, но моя гордость лишь окрепла, и его темная сила над ней не властна. Теперь ей предстоит вынести все, что еще на меня обрушится.
Я нахожусь в самом глубоком из застенков, которыми Ногаре располагает в Реймсе. Три дня назад меня доставили сюда из моего дома в Лионе. Меня задержали, когда я возвращался из… нет, об этом лучше не говорить. Им не удалось услышать это из моих уст, значит, они этого не прочтут.
Охраняющий меня тюремщик еще не утратил человечности. Сегодня он принес мне бумагу и письменные принадлежности. Теперь я нашел способ коротать время за записками то недолгое время, которое еще остается до моей смерти. Хотя, судя по всему, эти строки, как и я, обречены на исчезновение. Мне кажется, я знаю, почему Ногаре еще не лишил меня жизни. Он убьет меня, как только убедится в достоверности полученной информации о местонахождении черного предмета. Если это окажется не так, он вернется и пытки возобновятся…
Вот чего Ногаре не знает, так это того, что в предмете, который он так стремится заполучить и который я принял за философский камень, заключена мощь, в тысячи раз превосходящая его собственную силу. Я это знаю и был тому свидетелем.
Я тоскую по дому и зыбкому покою, которым я в нем наслаждался. Я тоскую по своей лаборатории. Мне становится грустно, когда я представляю чужаков, которые сейчас ею пользуются или, того хуже, ее разрушают…
Узник оторвал перо от бумаги и прислонился к стене. Он сделал это крайне осторожно, опасаясь, что мучительная боль повторится. Рядом на столике остались нетронутыми стакан с водой и большая глиняная миска с каким-то месивом. Он закрыл глаза и вспомнил, как всего несколько дней назад шел к своему дому, не догадываясь о том, что его ожидает…
Арман де Перигор обернулся и посмотрел на лионский собор, из которого только что вышел. Он замер метрах в тридцати от фасада и не торопился углубляться в улочку, потому что из узкой улочки он не смог бы охватить взглядом это величественное строение. Всякий раз, покидая собор, он останавливался, как сейчас, на этом месте. И всякий раз это зрелище приводило его в восторг. Изящные линии и строгие башни взметнулись в небо в стремлении соединиться с ним. Перигор не сомневался в том, что это здание — Божий дар.
Арман не считал себя ни лучше, ни хуже других, но все же верил, что его жизнь проходит путем, более близким к Творцу, чем пути всех остальных. Он усваивал посылаемые ему уроки и следовал тропой, которую проложил для него Господь. Арман видел Его руку во всем и поэтому смиренно сносил все гримасы и ужимки судьбы. Он понимал, что Господь не всегда говорит прямо и что Его промысел далеко выходит за возможности людского понимания. Поэтому принимал то, что пожар, в 1150 году уничтоживший предыдущий собор, мог произойти по Его воле, чтобы дать возможность возвести новый храм. Точно так же он допускал, что Ему было угодно и полное исчезновение ордена Храма, которому он когда-то посвятил свою жизнь.
Арман де Перигор считал себя рыцарем-тамплиером, хотя официально таковым не являлся. Это позволило ему остаться на свободе и сохранило ему жизнь, в чем он усматривал Его волю. Когда семь лет назад, в ту зловещую пятницу, клевета и тщеславие поглотили орден навеки, он носил звание оруженосца.
Он вступил в Храм сержантом, когда ему исполнилось восемнадцать, а полтора года спустя он уже получил новый чин.
Его крестный, Жан де Пуатье, один из лучших друзей его отца, приходился племянником Тибо Годену, предшественнику Жака де Моле, последнего Великого магистра ордена. Став частью ордена, Арман всецело посвятил себя исполнению приказов старших по званию и усердно усваивал наставления, которые ему следовало воплощать в жизнь. Так, через три года после того, как его сделали оруженосцем, крестный с гордостью объявил Арману, что скоро его примут в рыцари ордена.
Шел 1307 год. Арману де Перигору вскоре должно было исполниться двадцать три года. Церемония посвящения, во время которой ему и двум другим кандидатам предстояло получить помазание, была назначена на ночь понедельника, 16 октября. Юный кандидат в рыцари без устали повторял этапы обряда, которые ему подробно описал крестный. Но его ожидали и другие испытания, о которых ему ничего не было известно, поскольку определенные моменты тайной церемонии могли быть известны лишь узкому кругу посвященных. К ним он мог подготовиться только мысленно, и Арман не находил себе места, пытаясь представить себе, что принесет ему эта ночь, которой он одновременно жаждал и боялся.
— Не волнуйся ты так, — увещевал его Жан де Пуатье, которого забавляла тревога крестника. — Все мы через это прошли, и ничего, живы. Тебе всего лишь придется делать то, что тебе скажут и отдаться церемонии с открытой душой и чистым сердцем.
Провести церемонию предстояло магистру тамплиеров этой части Франции. Для этого была избрана церковь тамплиеров в Лионе. Арман прекрасно знал ее, ведь она находилась в его родном городе. Ему часто приходилось бывать там как при исполнении своих обязанностей оруженосца, так и в поиске уединения под ее сводами. Юноше нравилось ее простое убранство, неизменно вселявшее в его душу покой и безмятежность. Казалось, эти своды и удивительный восьмиугольный неф делятся с ним непостижимыми таинствами.
Для юного Армана церковь тамплиеров в Лионе воплощала надежность и основательность, которые, по его мнению, и должны были управлять его жизнью. Что касается собора, то он порождал в его душе прямо противоположные чувства. Здесь его мысли улетали на крыльях фантазии, а сердце отдавалось созерцанию удивительного творения рук человеческих.
Арман отвернулся от собора и пошел по узкой улочке, уводившей его прочь от площади с величественным зданием и одновременно приближавшей к дому у северной городской стены. В двадцатилетием возрасте он получил звание оруженосца, и орден помог ему приобрести это жилье, достаточно просторное для того, чтобы разместить там лабораторию. С юных лет, еще до вступления в орден, Арман демонстрировал умение манипулировать веществами, и наставники ордена поощряли и старались развивать эти способности.
— Алхимия присутствует во всех проявлениях природы, и в особенности в правилах нашего ордена, — говорил Жан де Пуатье. — Наша духовная эволюция — это тоже алхимический процесс, подобный поиску философского камня. Мы стремимся ко все большей чистоте, пытаемся поднять наш дух как можно выше.
Арман с раннего детства наблюдал за тем, как отец перегоняет жидкости в подвале собственного дома. Сначала он созерцал молча, затаившись в углу насквозь пропитанной кисловатым запахом сырости и испаряющихся жидкостей комнаты. Он с изумлением взирал на то, как под воздействием огня плавильный горшок превращается в густой пар. Затем в перегонный куб начинала капать вновь образованная жидкость, его отец удовлетворенно следил за этим процессом, а в душе мальчика возникало умиротворение.
