— Вон там.
И мы направились к Виолете с Клаудией. Женщины рыдали, обнявшись, когда полицейский громко спросил:
— Кто здесь Клаудия Барбьери?
Клаудия приподнялась и кивнула.
— Это вещь вашего мужа?
Хорватка тотчас узнала книгу, пристально посмотрела на Виолету и снова кивнула. Офицер без дальнейших промедлений передал рукопись Клаудии, взяв с нее расписку. Прежде чем выйти из комнаты, он еще раз окинул нас всех взглядом и выразил свои соболезнования.
Как только мы остались наедине с израильтянами, один из них, некто Бренер, по-видимому начальник группы, выхватил книгу из рук Клаудии и тщательно осмотрел. Вскоре, не выпуская рукописи, Бренер соболезнующим жестом протянул ладонь Клаудии, но та не обратила на него внимания.
Наконец-то завладев заветной рукописью, израильтяне покинули комнату; после этого я никогда больше не видел «Книгу каббалы». Этим страшным людям не следовало знать, что в хитросплетениях бесценного объекта их религиозного культа они не обнаружат ни способов изготовления золота, ни рецептов универсального снадобья. Так Фламель выполнил условия соглашения, стоившего жизни его дочери и одному из ближайших его друзей.
Позже, посчитав, что Виолета уже успокоилась, я снова попытался с ней поговорить — но вновь безуспешно. Девушка словно превратилась в каменное изваяние. Ее настолько переполняла боль, что разговаривать для нее было выше человеческих сил. Виолета оставалась неприступной, как крепость.
Я решил обратиться к блондинке-психологу, хотя заранее знал, что тут уж ничего не поделаешь. Когда я объяснил суть проблемы, девушка, мягко улыбнувшись, ответила, что это нормально.
— Погибшая приходится вам супругой?
— Ну, в общем, невестой… Очень близким человеком.
— Но вы любили ее?
— Всей душой!
— Так почему шок той девушки намного глубже?
— Это ее сестра. Я и сам места себе не нахожу, но теперь меня тревожит то, что творится с Виолетой.
— Происходящее вполне объяснимо, — задумчиво сказала психолог. — Вы справились с ударом, а она — нет. У нее нервный срыв, оправиться от которого будет непросто. Она не понимает, что произошло, не принимает новую реальность, не может поверить в случившееся и склонна обвинять вас в том, что ее не оказалось рядом с сестрой в момент катастрофы.
— Меня там тоже не было. Неужели это значит, что я не люблю Джейн?
Объяснения специалиста показались мне глупыми, смехотворными. Я сбежал из этого кабинета, пропахшего туалетной водой, с твердым намерением никогда больше туда не возвращаться.
Виолета до сих пор сидела, ссутулившись, прижавшись к Клаудии. Прошло уже несколько часов, а ничего не изменилось. Правда, потом Виолета что-то зашептала Клаудии на ухо, и во мне проснулась надежда, что моя подруга скоро оправится.
Несколько минут спустя Клаудия встала, обняла меня за плечи и попросила выйти, чтобы поговорить.
— Она не хочет тебя видеть, Рамон. Не хочет о тебе слышать. Не хочет быть с тобой. Ты ей не нужен.
— Что ты несешь? Ты в своем уме? Это невозможно!
— Она сказала, чтобы ты уезжал. Рамон, все очень серьезно. Я пыталась ее переубедить, говорила, что она не может так с тобой поступить. Уходи, Рамон!
Кровь загудела у меня в ушах, заныл затылок.
Виски мои полыхали огнем, когда я подходил к Виолете; Клаудия шла следом, пытаясь меня остановить. Оказавшись перед Виолетой, я встряхнул ее за плечи и поставил на ноги. Девушка взглянула на меня так печально, как никогда раньше не смотрела. Глаза ее высохли, в них больше не было слез, только застывшие тоска и боль.
— Я сказала, что не хочу тебя больше видеть. Исчезни из моей жизни.
— Что ты такое говоришь, Виолета? Что плохого я тебе сделал?
— Прочь отсюда, убийца! Ты убил Джейн, как и ту, другую.
— Никого я не убивал! Я был с тобой. И какую — «другую»? Несколько часов назад мы были счастливы. Как ты можешь так говорить? Ты сошла с ума!
— Все произошло из-за тебя. Твое присутствие, твое появление, твоя дружба с Рикардо Лансой, похищение книги в Асторге… Все, все! Без тебя мы бы жили спокойно. Ничего бы не произошло. Джейн была бы жива. А теперь мы обе умерли.
— Виолета, пожалуйста, опомнись, ты не понимаешь, что говоришь. Я тебя люблю!
— Убирайся прочь, безмозглый дурак, убийца!
Я был не в силах больше выносить эти оскорбления. Переход от любви к ненависти оказался таким внезапным и резким, что теперь я сам не мог воспринять новую реальность. Я разрыдался так, как никогда раньше не рыдал, и Клаудия попыталась меня утешить, но я ревел, как младенец, слезы катились градом. Наверное, впервые в жизни я разразился столь безудержным плачем. Даже ненависть Виолеты на время утихла, во взгляде девушки мелькнуло сострадание. Но она ни единым жестом не проявила его, наоборот, снова дала волю своей ярости и добила меня словами:
— Убирайся сейчас же!
В тот момент Виолета казалась карикатурой на себя саму, уродство взяло верх над ее естеством. Мир, который удалось создать нам троим, стремительно рушился.
— Виолета, пожалуйста, опомнись!
— Я не хочу тебя больше видеть! Никогда!
XXXVI
Я чувствовал себя настолько униженным, раздавленным и оскорбленным, что велел себе на время забыть о Виолете.
Словно на автопилоте добравшись до парковки при аэропорте, я сел за руль и поехал куда глаза глядят; меня несло, как корабль без парусов. Я не знал, где север, где юг, где восток, где запад; просто гнал по шоссе на предельной скорости. Я въехал в Аликанте, пересек центр города, а память моя один за одним выплевывала обрывки воспоминаний, похожие на фотоснимки: моменты из неких прошлых жизней, фрагменты драм и трагедий, случившихся в далекие времена, — проекции раненого рассудка.
Неожиданно для себя я свернул на южное шоссе, направившись к пляжу Сан-Хуан. Во время этой гонки образы в моей голове вспыхивали и гасли, беспорядочно сменяя друг друга.
Я добрался до Мучамьеля — и тут машина словно сама привезла меня к тому романтическому саду, который возникал в моих сновидениях.
Я перелез через стену и стал пробираться по саду, чувствуя себя разбитым и измученным. Воспоминания давили тяжким грузом, будто на мою грудь легла могильная плита. Мной овладели тоска и усталость, я ощущал себя грязным, подступало безумие. Растрепанный, голодный после долгого трагического дня в аэропорту, я страшно хотел спать.
В тот момент я бы не отказался от эликсира Фламеля, но прошлое отступило в такую даль, что теперь моя реальность казалась совсем иной. Мир как будто сжался, став всего лишь сном. Неужели я только теперь вступаю в свою подлинную реальность, а все прочее было сновидением? Невозможно! Так не бывает!