Когда я пробегал мимо грота, оттуда донесся яростный рык, и мне стало страшно. У меня не возникло желания выяснить, что за ужасная тайна скрывается там, и я оставил гибельную загадку позади.
Но все трудности путешествия бледнели перед радостью открытия этого чудесного рая. Небо над головой начало светлеть, его светло-охристый оттенок постепенно перешел в песочно-желтый с красноватыми разводами, а потом — в бледно-голубой с зелеными вкраплениями. К этим цветам добавлялись другие, пока наконец небо не засияло всеми цветами радуги.
То была полная идиллия.
Бесценным был чудесный пейзаж, но еще поразительнее было ощущать в себе гармонию и соразмерность нового человека. Воздух сделался настолько чистым, что новорожденный младенец не смог бы здесь дышать; это был беспримесный кислород, и я начал опасаться за свои легкие. Еще никогда я не ощущал такого равновесия между телом и душой.
Упав на колени рядом с единорогом — в эти мгновения он был частью меня самого — я воздел руки к небу, и божественное дыхание овеяло меня с ног до головы. Мое тело озарил свет, подобный жидкости, которая обволакивает, но не увлажняет. Я чувствовал, что целиком погружаюсь в сладостный аромат, проникающий через ноздри и рот; это был воздух и в то же время не воздух. Душа моя была полна.
Восходящее солнце — исполинский огненный шар, золотистая кромка которого ломала линию горизонта — походило на прекрасное создание, всплывающее со дна моря. Я смотрел на небо, на солнце, раскинув руки, распахнувшись настежь, и вбирал в себя жар нового измерения своего бытия.
Броселандский лес являлся другой стороной нашего мира. Прочувствовав биение этой истинной реальности, я понял: всё, что я видел до сих пор, было лишь бледным отражением, вылинявшей копией, жалким эхом изначального, подлинного мира, божественного и грандиозного, который наша испорченность позволяет воспринимать лишь в виде наброска. Даже красота здешней непроглядной ночи была неизмеримо выше самого яркого пейзажа мира, откуда я пришел.
Потом, когда долгие мгновения медитации и единения с космосом истекли (единорог, стоя на небольшом пригорке, радостно взирал на меня), я поднялся с колен и отправился в обратный путь.
Снова очутившись в парке, где паслись мифические животные, я обнял своего спутника и почувствовал, как сердце его забилось чаще от этого искреннего изъявления благодарности. Я погладил обеими ладонями прекрасный сверкающий рог — и сразу постиг многие тайны бытия этих животных. Когда я уходил, единорог пристально вглядывался в мое лицо: мы прощались навсегда.
Стоило мне подумать, что теперь единорог уже далеко, как я вспомнил о советах монаха-капуцина и посмотрел на песочные часы: песчинок почти не осталось, мое время пребывания здесь иссякало.
* * *
При виде меня капуцин искренне обрадовался.
— Возвращаются только чистые, неиспорченные, те, кто верит в человечество и готов бороться, чтобы вернуть его к изначальному состоянию, — сказал он. — Мы пребываем в пучине вечного наказания за некий проступок, совершенный человеком тысячи лет назад. И лишь немногие, очень немногие борются за возвращение к истокам, стремятся вернуть утраченное, восстановить забытое. С этого момента ты — член Тайного братства, у тебя есть ключ Общества священного зверя. Теперь единорог войдет в твой мир и станет тебя сопровождать. Всякий раз, стоит тебе соприкоснуться с природой, единорог будет с тобой, ты почувствуешь его присутствие. А в день, когда ты обретешь способность успокаивать моря и усмирять ураганы, ты сможешь сесть на него верхом и проскакать по всем измерениям времени и пространства.
Простившись с капуцином, я вернулся на знакомую дорогу — настала пора возвращаться в дом Витора.
Но я заблудился, въехал в город с другой стороны и, по странному совпадению, очутился в том самом месте, которое видел в Бадагасе. Та же улица, такая же кондитерская лавка (мне даже показалось, что я снова попал в подземный город), люди на террасе угощаются булочками, кофе, лимонадом, повсюду слышатся смех и шум машин. Не хватало только библиотек да алхимиков. Зато до меня доносился надоедливый гул телевизоров и возбужденные голоса в таверне на другом конце улицы. Без сомнения, я снова был в известном мне мире, в единственном так называемом «реальном» мире.
Темнело.
Войдя в свою спальню, я тут же уснул, а наутро проснулся с ощущением, что всю ночь мне что-то снилось. И тут меня пронзило страшное сомнение: что я видел — сон или явь?
Вечно одна и та же дилемма, один и тот же вечный вызов: переступать ли тонкую черту между действительностью и вымыслом?
Как бы то ни было, проснувшись, я осознал, что сильно изменился. Если мне и приснился сон, это был самый лучший сон в моей жизни.
У меня возникло сладостное желание позвонить Виолете.
Побродив по комнатам, я понял, что один в этом доме — в старом здании с более чем столетней историей. Здесь повсюду были книги, комнаты имели слегка запущенный вид, как бывает в помещениях, предназначенных не для житья, а для научной работы.
Больше всего меня заинтересовал чердак, где грудами валялись памятные вещи. Сотни семейных фотографий, древних, как сама фотография, растрепанные книги по магии, алхимии, античной литературе, искусству — все это стопками громоздилось на столе рядом с пухлыми папками, полными исписанной бумаги. Нашлись там и туристические путеводители, карты и планы городов.
Мое внимание привлекло роскошное издание «Философского словаря» Вольтера и полное собрание сочинений Камоэнса.
[62]
Ну как же без него в португальской библиотеке! Удивили меня «Храм Космоса» Найдлераи «Chymica vannus»
[63]
Иоганна Монте-Снайдерса, рассказывающая о поисках и обретении потрясающей мудрости великого духа мироздания, а также экземпляр «Mutus liber» Альтуса издания 1677 года. Были здесь и навигационные приборы, и старый телескоп, и медные бинокли, а также всякая всячина, привезенная из разных уголков планеты: копии горгулий с собора Парижской Богоматери; рога морских единорогов с Кубы; тыквенные подставки для цветов, украшенные причудливой росписью; ангольские фигурки из черного дерева; каменные изваяния из Каппадокии; музыкальные инструменты из Турции и Египта; образцы китайского, греческого, венесуэльского искусства; калейдоскопы, изготовленные в Бразилии; модели судов всех размеров и эпох, в том числе венецианской гондолы; хрусталь с острова Мурано; фигурка капитолийской волчицы; панцирь гигантской черепахи; модели нью-йоркского такси и лондонской телефонной будки; амфора из Хорватии; статуэтка святого Панкратия с надетой на палец монетой в два реала; индусский Будда; толедский доспех; марокканская водопроводная труба и множество других предметов.
Были здесь и полотна фламандских, испанских и итальянских мастеров (например, «Мадонна с младенцем», приписываемая Гойе), была и статуя Мадонны в позолоченном одеянии и золотой короне — возможно, украденная из какой-то церкви. Еще я увидел там золотые, серебряные, дубовые чаши.
