— Я мог бы оказаться кубинцем, доминиканцем, мексиканцем, — спокойно возразил я.
— Да, вы правы. По-испански говорят не только в Испании.
— А итальянский язык можно услышать и в Аргентине, и в Штатах.
— Это точно.
— А как вы здесь оказались?
— У меня в Фермо друзья.
— Ясно. Меня зовут Сантори, Антонио Сантори. А мой друг — Паоло Руффилли. Мы преподаем в университете.
— Я архитектор, большой поклонник искусства, истории и красивых городов. Я приехал сюда сегодня ночью, и монументы Фермо привели меня в восторг.
— Да, это сразу бросается в глаза.
И Сантори покосился на пышногрудую официантку.
Преподаватели пригласили меня за свой столик. При сложившихся обстоятельствах это был наилучший вариант.
Я поинтересовался, что они делают здесь в будний день, почему не читают лекции в своих университетах (один был из Рима, другой из Венеции, оба города находились достаточно далеко от Фермо). Профессора рассказали, что организовали здесь культурный фестиваль под названием «Европа»,
[75]
чтобы порассуждать о многоликости и единстве Европы на примере кино, поэзии, спорта, музыки и театра. Основное внимание уделялось музыке и поэзии. Всем этим мероприятием заправлял Сантори, а Руффилли отвечал за работу с поэтами.
«Нелегкий труд, — подумал я. — Поэты — народ бесшабашный, вспыльчивый и эгоистичный».
Фестиваль был задуман масштабно, с выступлениями поэтов разных направлений; часто музыку слова сопровождали звуки скрипок, кларнетов, саксофонов и аккордеонов в исполнении артистов консерватории. Да и публика подобралась молодая, душевная, энергичная. Я сам убедился в этом, поскольку отправился на фестиваль вместе со своими новыми знакомыми; моя восторженность немало их позабавила. Сантори носил с собой книгу, которая сразу привлекла мое внимание: «Alia ricerca della Pietra Filosofale. Storia e segreti dell'alchimia».
[76]
— Сантори, чья это книга?
— Моя, разумеется.
— Я имею в виду — кто ее автор?
— Это основа основ, введение в алхимию. А написал ее мой большой друг, Паоло Кортези. Он живет в Фермо.
— Правда?
— Правда. Я с ним вчера встречался. Вот, он поставил на книге дарственную надпись. Хочешь с ним познакомиться? Интересуешься алхимией?
— Да. Нет. Да.
— А конкретней?
— Да, я хочу с ним познакомиться. И — да, конечно, меня интересует алхимия.
— Что ж, Кортези — один из главных специалистов в этой области. В кругу друзей он хвастается близким знакомством с Николасом Фламелем.
— Тогда посоветуй своему другу не болтать ерунды. Фламель — прославленный алхимик четырнадцатого века.
— Значит, это один из его потомков, а не тот Фламель, о котором ты говоришь.
— Понятно. Ты сможешь познакомить меня с твоим другом?
— Да, мы сходим к нему в гости. Только сейчас я слишком занят. Слушай, когда вся эта свистопляска закончится, я останусь в Фермо на три-четыре дня, чтобы прийти в себя и закрыть отчетность по фестивалю. Если ты не против, тогда и заглянем к Кортези и вы с ним поговорите.
— Годится. Это было бы здорово.
— А пока можешь посещать все наши мероприятия, включая обеды.
— Нет, не выйдет.
— Почему же?
— Я здесь вместе с двумя подругами и не должен их бросать.
— Не проблема. Пусть они тоже приходят, вместе веселее. Развлечения и зрелища я гарантирую.
Сантори был высоким, атлетически сложенным, открытым, уверенным в себе, с прозрачным, ласковым взглядом, — прагматик на сто процентов, но притом поэт. Невысокий худой Руффилли с проседью в бороде, с загадочным манящим взором выглядел интеллектуалом-мечтателем, а вместе они представляли собой идеальную для организации мероприятий пару. Газеты без устали нахваливали их фестиваль, всколыхнувший этот маленький городок на Адриатическом побережье, — городок, который, между прочим, был центром архиепископства. В одном из круглых столов, посвященном европейской исконности, принял участие сам секретарь Европейской епископальной конференции монсеньор Альдо Джордано.
Тем вечером я увидел в консерватории давешнюю официантку из кондитерской: она была в облегающем черном платье и виртуозно играла на скрипке. Днем официантка, вечером — скрипачка. Я готов был писать стихи в ее честь. Что за взгляд! Что за кожа! Сколько красоты в одной женщине!
Ни Джейн, ни Виолета не пожелали составить мне компанию. У них в Фермо нашлись друзья, которых надо было навестить, поэтому я в одиночку наслаждался музыкой сладкой женщины и поэзией кудесников слова.
Скрипачку звали Карлотта. Она явно заметила, что я не свожу глаз с ее декольте, ее рук, ее фигуры, обтянутой черным шелком. Полагаю, от нее не укрылось, как настойчиво я ее разглядывал: когда выступление окончилось, девушка спустилась в зал уже в роли зрительницы и уселась рядом со мной.
— Я следил за вашим выступлением. Вас ведь зовут Карлотта? А я Рамон, Рамон Пино.
— Да, я Карлотта. Скрипка — моя страсть.
— Ты замечательно исполняешь Чайковского.
— А мне показалось, вы интересуетесь только моим декольте.
— Одно другому не мешает. Простите…
Покраснев, я снова перешел на «вы»:
— Я уже не знаю, что говорю. Простите, если бесстыдно вас разглядывал.
— Не за что. Вы меня не оскорбили. Я на несколько минут превратилась в карамельку, которую вы, сластена, так мечтали съесть.
— Еще раз простите, — пробормотал я, багровый от стыда.
— Ничего страшного: румянец служит вам извинением. Плохой человек в подобной ситуации никогда бы не залился краской.
И я покраснел еще больше — как в детстве, стоило какой-нибудь девочке постарше надо мной подшутить. В ту минуту я почувствовал, что Карлотта — женщина искренняя, открытая и такая прекрасная, что я совершенно перестал замечать, что происходит вокруг. Сосед зашикал на нас, призывая к тишине: на сцене очередной поэт читал свои стихи под аккомпанемент пианиста.
Когда выступление закончилось, Карлотта сказала, что хочет выйти на воздух. Я последовал за ней как привязанный. Вскоре мы очутились в темном переулке с неровной мостовой. Я ступал осторожно: у моих ботинок были кожаные подошвы, и я уже несколько раз оступался. Карлотта взяла меня за руку и повела. Несколько сотен метров — и мы вышли в сад близ собора; отсюда открывался вид на весь город, подсвеченный ночной иллюминацией. На ветру было прохладно, из-за кромки осени начинала проглядывать зима. Карлотта смотрела на меня блестящими черными глазами.
