Сразу после вынесения приговора, когда Рэнди отправили в тюрьму, он несколько раз пытался нас выследить. Его письма приходили моей матери и всегда были адресованы Хейдену, а не мне. Я велела маме выбрасывать их не распечатывая, но, разумеется, она не послушалась и добросовестно их читала. Потом она призналась, что от посланий Рэнди бросает в дрожь. Бывший муж хотел наладить отношения с сыном, заявляя, что имеет на это законное право. Самое страшное то, что, возможно, он был прав.
Я сменила имя и уехала в другой конец страны, а Хейден даже не подозревал, что когда-то носил фамилию Мосли. Когда мальчику исполнилось три года, я окончательно поняла, что никогда не смогу допустить, чтобы он узнал правду об отце. Во всяком случае, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы ее выдержать. Разве язык повернется сказать сыну, что его отец — убийца, который изуродовал и лишил жизни двенадцать человек? Как вы себе это представляете? Тем не менее какие-то объяснения все-таки пришлось придумать. Когда мы появлялись в общественных местах. Хейден постоянно гонялся за взрослыми мужчинами, стараясь ухватить их за полы пальто. Я не раз замечала, как он недобро щурится, глядя в парке на детей, с довольным видом восседающих на плечах у отцов. Малыш не сводил завороженного взгляда даже с тех отцов, которые во всеуслышание отчитывали своих чад в кафе и ресторанах.
В конце концов мои увертки стали вызывать у Хейдена вспышки гнева. Да простит меня Господь, но пришлось наскоро придумывать достоверную историю. Я обманула сына и сказала, что у него есть отец, но он вел себя нехорошо, крал у людей деньги и теперь мама и папа больше не могут жить вместе. Попутно я объяснила, что воровать — это очень плохо и такой опасный и скверный человек должен навсегда исчезнуть из нашей жизни. В глазах сына застыла недетская боль, но все равно это лучше, чем узнать страшную правду.
А потом я увидела по каналу Си-эн-эн сюжет о том, как другой заключенный попытался убить Рэнди, но вместо этого погиб сам.
Когда Хейден в очередной раз завел разговор об отце, я усадила его рядом с собой и рассказала о несчастном случае в тюрьме, где находился его отец, который теперь мертв.
Я хотела сделать как лучше, надеясь, что теперь подобные разговоры прекратятся. Но даже изобретая великую ложь во имя спасения, я чувствовала, как дрожит от горечи голос. Я надеялась, что теперь все вопросы отпадут сами собой. Так и произошло. Той ночью я слышала, как горько плачет мой сынишка, и не смогла заставить себя пойти к нему и утешить. Меня всегда волновал вопрос, не отдаются ли эхом в памяти Хейдена те выстрелы во внутреннем дворе нашего дома в Эль-Рее. Когда это случилось, ему и года не исполнилось, но где-то в подсознании, там, где рождаются сны, могли сохраниться какие-то смутные воспоминания. Сын всегда спал очень чутко, часто разговаривал во сне, просто нес какую-то детскую чепуху, которую я не могла разобрать. Но всякий раз, когда это случалось, по спине пробегал противный холодок, и тогда я долгими ночами лежала без сна в своей спальне, рядом с комнатой Хейдена.
Разумеется, я понимала, что когда-нибудь он узнает правду. Наступит день, когда сыну исполнится лет восемнадцать или двадцать и он придет ко мне и скажет: «Мама, я знаю, что твоя сказка об отце — полная чушь, и теперь хочу услышать правду». К тому времени он станет уравновешенным и уверенным в себе человеком, способным справиться с потрясением от жуткого открытия, которое уже не изуродует его душу и не искалечит навеки.
Однако Чарльз Притчет и местная пресса, не посоветовавшись со мной, решили, что все должно произойти именно сегодня. И не важно, что ни я, ни мой сын совершенно не подготовились к такому повороту событий.
2
Остановка школьного автобуса находится через квартал от нашего дома. Обычно я строго наказываю Хейдену идти после школы прямо домой, запереть дверь и дожидаться моего возвращения с работы. Правда, в последнее время он пропадает у Макферсонов, но сегодня я остановила машину у обочины, твердо решив дождаться, когда сын выйдет из школьного автобуса. После разговора, случайно услышанного в туалете, я сказала, что ухожу и сегодня на работу не вернусь. Джим недвусмысленно намекнул, что не желает меня видеть в офисе по крайней мере в течение недели и дал мне номера своего домашнего и сотового телефонов на случай, если захочется излить кому-нибудь душу.
Ярко-желтая окраска автобуса не могла скрыть, что совсем недавно он служил транспортным средством для Бюро исправительных учреждений штата Северная Каролина. В прошлом году школьное начальство купило у штата целый парк таких машин по бросовым ценам. Это безобразное тупоносое средство передвижения ничем не напоминало автобусы, на которых я в детстве ездила в школу в штате Орегон. Никто не удосужился снять с окон решетки, вероятно, полагая, что так безопаснее для детей, если вдруг случится авария. Такой откровенный рационализм наводит людей на тревожные мысли — уж слишком очевидна ассоциация с тюремной камерой.
Пневматические двери со свистом открылись, и из автобуса вышли семь или восемь детей с огромными, не по росту, рюкзаками за спиной. Две девочки пробежали по тротуару мимо машины, оживленно обсуждая на ходу, что именно сделал Кевин на третьем уроке. Потом из автобуса вышел еще один мальчик лет восьми. Он разговаривал с кем-то по сотовому телефону. Хейден все не появлялся, и я вдруг почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Сын вышел последним, спустился по ступенькам, раскачиваясь из стороны в сторону. Вид у него был пришибленный, и казалось, ему стоит большого труда держаться прямо. С болью в сердце я смотрела на маленькую одинокую фигурку. Все стало понятно еще до того, как Хейден поднял голову и я увидела его лицо со следами слез на пухлых щеках. Водитель автобуса некоторое время пристально изучал Хейдена, а потом наконец заметил у обочины мою машину. Я открыла переднюю дверцу и окликнула сына. Водитель не сводил с меня взгляда даже когда двери автобуса закрылись.
— Эй, как дела, дружок? — обратилась я к Хейдену, когда он уселся рядом со мной и стал обеими руками закрывать дверцу.
Я попросила сына застегнуть ремень, что он и сделал — машинально, словно робот. Навернувшиеся на глаза слезы вдруг высохли сами собой. Нужно собрать волю в кулак, быть сильной, ведь сын нуждается во мне больше, чем когда бы то ни было, и ему сейчас гораздо тяжелее, чем мне. Если я сейчас не выдержу и сорвусь, нам никто не поможет, не говоря у. ж о том, что полученная Хейденом травма может иметь непредсказуемые последствия.
Повернувшись на сиденье, сын смерил меня холодным взглядом бездонных глаз, темных, как обсидиан. Господи, этот взгляд знаком мне до боли! Зябко поежившись, я судорожно сглотнула слюну и вымученно улыбнулась. Мы поехали домой. Когда дверь гаража стала закрываться у нас за спиной, я повернулась, чтобы взять Хейдена за руку, но он уже шел к дому, держа в руке свой ключ. Прежде чем я успела забрать с заднего сиденья ноутбук, сын прошел через калитку, поднялся по лестнице и скрылся из вида.
Я нашла Хейдена в спальне. Он лежал на неразобранной кровати, уткнувшись лицом в подушку, и горько плакал. Шторы на окнах были задернуты, и комнату освещала только экранная заставка на компьютере в виде мерцающего мягким синим светом геометрического рисунка.
