Уж не помню, как это я умудрился, но здесь, в очереди из пяти человек на вход в «К-бар», только один я в ботинках. Летнее солнце над городом — белое и безразличное, как лицо Игги Попа с похмелья. Какие-то эрудиты-ерундиты на улице трясут хаером. Midnight Oil.
[293]
Я бы увидел Эсью, если б чуть-чуть повернул голову назад. Что я и делаю. Эсья мне покатила после того, как я услышал, будто Боб Дилан целую ночь смотрел на нее из потного окошка одноименной гостиницы, а перед ним на подоконнике лежала другая белая гора. Иногда такие вещи нужны. Наверно, стоит дать Эсье еще один шанс. Может, в ней таится какой-нибудь новый хит. Какой-нибудь хит-рый слой затаившейся породы. Вот чайка над крышами крыльями отгребает от себя воздух. Вдруг у меня в глазах — она в close-up-view.
[294]
Грязное хлопанье крыльев режет ухо. Мой внутренний человек, очевидно, оператор.
Вставляю в рот сигарету. Мать (ц. 70 000) девушки, которая стоит передо мной, раньше была экскурсоводом, а еще работала в магазине одежды «Карнабайр». Помню ее груди — по рекламе. Помню «City». Помню «Utd». Помню время, когда результаты футбольных матчей были важнее всего. «Волки» выиграли у «Суиндона». Помню время, когда в нашей стране никакой порнухи не было, кроме разве что реклам про рак матки. Наверно, меня испортило воспитание. Двадцать лет бес-передачной скуки. На экране — черно-белые шахматные задачки. Или какой-нибудь закос под Клио Лейн (ц. 45 000). Во мне сидит бестелевизорный четверг.
[295]
Как незакрашенное место в мозгу. Мне никогда его ничем не заполнить. Женщины не такие похотливые, как мы. Это, наверно, из-за беременности. Не пустят к себе кого попало. Хотя нет… Вот, наши исландские матери-одиночки… Если бы эта — которая стоит передо мной — обернулась и спросила: «Не хочешь пойти ко мне домой и переспать со мной?» — я бы сразу пошел ловить машину. А если б я потормошил ее за плечо и спросил: «Прости, могу ли я попросить разрешения пойти к тебе домой и переспать с тобой?», она бы ответила: «Еще чего! Дрочи!» А я бы спросил: «Прямо здесь?» У женщин есть время на размышления. У них мышление не скатывается каждые сорок секунд ниже пояса, они могут весь день давать ему более изысканную пищу: философствовать о жизни после смерти или смерти после жизни и тому подобное. Они — летящие птицы. Мы — мочащиеся быки. Привязанные в загоне. В хлеву халявы. Где весь пол загажен. Есть ли половая жизнь после смерти. А у женщин есть время, свободное от половых фантазий, они свободны от когтей зверя ниже пояса и могут на досуге спокойно думать. Поэтому так обидно, что они не думают. Что у нее в голове? Дети, дом, директор. Мать, домохозяйка, секретарша. Ага. А еще, хорошо ли она выглядит. Почему женщины всегда думают о своем внешнем виде, когда нам всего-навсего хочется к ним внутрь? Вечно у женщин какая-то реклама для туристов: спешите посетить меня! Помада привлекает. Макияж, чтоб подделывать красоту. Далекий бог на пятидесяти каналах! Дай мне хоть одно неподдельное пятнышко красоты! Ну да… Женщина! Мы думаем о ней. А она думает о том, думаем ли мы о ней.
Я тереблю ту, что стоит передо мной, за плечо. Она поворачивается. Она (ц. 35 000) блондинка, а вокруг глаз у нее синее. Примерно двадцать пять зим. Дошла где-то до семнадцати. Женщины — подержанные машины. Сколько лет на тебе ездили? Мне захотелось высосать у нее сопли. Но вместо этого я ограничиваюсь вопросом:
— Эй! У тебя ремень есть?
— Есть, — говорит она.
— Дай посмотреть, — говорю я.
Она задирает кофту. Виднеется пупок. Кожа коричневая. Blue Moon. I saw you standin’ alone.
[296]
— Он у тебя пристегнут как следует? — спрашиваю я и просовываю руку за ремень и вниз по животу.
Я едва успел нащупать волосы кончиками пальцев, как она выдергивает мою руку из штанов с криком: «Ну ты, жопа!»
— На бесптичье и жопа — соловей, — отвечаю я.
Фиолетовый вечер в баре. Я туда. Dr Hook and the Medicine Show.
[297]
Жду, пока меня обслужат. На полках бутылки как фотографии из выпускного класса. «Голый мужчина лег на женщину». Какая-то основа в этом есть. Как будто лиса набросилась на ягненка. Рядом со мной какой-то бухой фил. С другой стороны — какой-то философский треп. Кажется, обсуждают барабанщика из R.E.M.
— А я думал, он в аварию попал.
— Нет, просто опухоль. В мозгу.
— Постой, как же его зовут? Какой-то Билл…
— Вроде да.
— Опухоль в мозгу, прикинь, это, наверно, жуть полная, им из-за этого гастроли пришлось отменить. Я на них ходил несколько лет назад в Гётеборге. Концерт вообще офигительный. Суперский концерт был.
— R.E.M-то? Ага. Они с каждым годом крепчают.
— Как хорошее вино.
— Ага, точно, как вино.
Надо будет посмотреть, кто там такой умный. «Как хорошее вино». Такие умные разговоры не каждый день услышишь. Я поворачиваю голову, как желтый дом на экскаваторе. Они моложе меня. Они в пальто. У одного из них очки. На лицах у них — как бы печать того, что последние полмесяца сквозь их мозг пробиралась пуля, от затылка ко лбу: скоро она проступит из него и упадет им в стакан. Они настолько boring,
[298]
что даже пуля, попав в них, теряет желание лететь. Они продолжают:
— А что вообще значит R.Е.М? Я над этим долго думал… Может, ты знаешь?
— Я не уверен, но я где-то слышал, что это вроде бы означает «Real English Men».
[299]
— Real English Men?
— Ага.
— Они же вроде из Америки?
— Вроде да. Они из Афин в штате Джорджия, то есть они группу основали там, а сами они, по-моему, из Калифорнии. А название… ну, это просто им так пришло в голову.
— Ага. Ну, на них, конечно, повлиял английский нью-вейв… В свое время.
— Во-во. Television там, и Wire, и все эти группы… Патти Смит…
— Но она же из Америки?
— Патти-то? Ага, вроде из Америки… По-моему.
