Они сидели там же, где ранее стояли; никто явно не думал, что
здесь понадобятся какие-то сиденья. Только трон Баракаса (где они раздобыли это
уродство, Шариссе и в голову не могло прийти) напоминал что-то, предназначенное
для сидения, хотя большинству людей показался бы неудобным. Именно такой трон,
на взгляд Шариссы, и предпочитал Баракас — сиденье, для пользования которым
требовалось терпение и упрямство.
Оставшееся до отъезда время волшебница рассматривала
каменных колоссов, находившихся всего в нескольких шагах. Хоть ее способности
были снова приглушены (в последнее время это, казалось, уже вошло в привычку),
она могла ощущать, что внутри них теплится жизнь. Почему-то никто, кроме нее,
этого не замечал. Фонон, пока ел, время от времени поднимал взгляд — словно он
что-то чувствовал, но не мог определить, что именно. Было ли дело в том, что ей
этот мир был намного ближе, чем остальным? Шарисса приняла свой новый дом без
колебаний, восхищаясь его естественной красотой, подобную которой она, будучи
слишком молодой, никогда не замечала в Нимте. Возможно, именно по этой причине
она научилась управлять силами этого мира так, как это пока не удавалось никому
другому из враадов.
Но почему силы внутри статуй возрастали с каждой минутой?
Что случится, когда земля и в самом деле пробудится? Было ли
это первым знаком?
Ее размышления прервались, когда Баракас вернулся в
центральную пещеру. Он все еще хромал, но беспокойство за супругу и судьбу его
рождающейся Империи заставляло его не обращать внимания ни на что — кроме разве
что самой сильной боли. Риган тащился позади него, напоминая подростка-дрейка,
наказанного матерью. Вне сомнений, он пробовал — безуспешно — убедить отца или
оставить Шариссу здесь, или позволить ему ехать с ними.
Баракас кивнул ей.
— Вас как следует накормили, госпожа моя Шарисса? Он,
казалось, использовал это обращение только тогда, когда чего-то хотел от нее.
Шарисса это поняла и, взяв себя в руки, ответила:
— Достаточно — пока что. Однако нам не помешало бы
отдохнуть.
— Когда вы пробудете с нами достаточно долго, то научитесь
спать в седле.
— Я надеюсь, что настолько долго я с вами не пробуду.
Баракас изобразил подобие улыбки.
— Честный ответ. Это — похвальная черта, хотя именно сейчас
и бесполезная.
— Отец…
— Умолкни, Риган. У тебя, помнится, есть обязанности.
Выполняй их, как подобает будущему главе клана… будущему Императору.
Неуклюжий Тезерени с вожделением посмотрел на Шариссу,
которая демонстративно не глядела в его сторону. Удрученный, он отдал отцу
честь и удалился.
Баракас снял шлем, что последнее время, как помнилось
Шариссе, происходило крайне редко. Волшебницу потрясло то, насколько в его
волосах прибавилось седины. На его лице возникли борозды, прорезать которые
могли только время и усталость. Это отчасти напомнило ей о том, как выглядело
лицо Геррода после его неудачного колдовства в пещере безумного хранителя.
Баракас, повелитель Тезерени, не делался старше — он уже был стар.
— Он вскоре будет Императором, — уверил их Баракас. Он
встретил пристальный взгляд Геррода и увидел в нем сочувствие. — Да, я наконец
становлюсь старым. Повелитель драконов приближается к своему концу. Вероятно,
еще несколько десятилетий — и только.
— По крайней мере ты прожил все эти тысячелетия, — сказал
чародей. Он указал на собственное лицо. — На этом лице достаточно скоро
появятся складки. Этому миру нравится убивать тех, кто не склоняется перед ним.
Повелитель Тезерени склонил голову набок и стал разглядывать
Геррода. Затем, насмешливо улыбнувшись, покачал головой и снова направил свое
внимание на Шариссу.
— Мне кое-что от вас нужно.
— Меня это едва ли удивляет.
— Выслушайте меня. Если вы поможете мне, я не буду больше
настаивать на браке между вами и моим старшим сыном. Вы с эльфом сможете
отправиться, куда вам угодно.
— Все только и хотят соединить нас, — заметил Фонон. Пища —
даже такая — во многом восстановила его чувство юмора, хоть он, как и другие,
продолжал пока оставаться пленником. Глава клана пропустил его слова мимо ушей.
— Хорошо?
— Вы не сказали мне, чего вы хотите от меня.
Геррод наклонился вперед прежде, чем его отец успел
заговорить, и предупредил:
— Остерегайся любых обещаний! Даже клятвы могут быть
нарушены!
— Не будет никакого нарушения клятв! — Баракас, похоже, был
готов резко поставить сына на место; но, по-видимому, представлял себе, как это
будет выглядеть в глазах волшебницы. — Это касается твоей семьи, особенно твоей
матери и братьев с сестрами!
Чародей попробовал притвориться, что ему это безразлично, но
Шарисса уже знала, что, несмотря на расхождения с отцом, Герроду вовсе не
хотелось, чтобы его бывшую семью постигла какая-то беда.
— Что же вы хотите? — спросила она, отчасти пытаясь отвлечь
внимание Баракаса от сына-отступника — поскольку каждый раз, когда отец обращал
на него внимание, в подземном зале явственно ощущался холод.
Баракас почесал шею; но, в отличие от большинства других
Тезерени, он больше не страдал от сыпи.
— Я хочу, чтобы вы — и они — сотрудничали с нами все то
время, пока не удастся выяснить, произошло что-то или нет с теми, кто остался в
крепости — и особенно с госпожой Альцией.
Ответ был несколько неопределенным, но суть его растрогала
Шариссу до такой степени, которую она сочла бы раньше невозможной. Баракас мог
быть ее врагом, но забота о жене оказалась даже сильнее, чем его стремление к
власти.
— Я поклянусь духом дрейка, что вы окажетесь на свободе
после того, как я смогу убедиться, что нам ничего не угрожает. Хорошо?
— Все мы?
— Все вы.
Она изучала его в течение нескольких секунд, собираясь с
мыслями. Шарисса хотела от Баракаса еще одной вещи — и теперь настал
единственный момент, когда она имела возможность добиться ее. И если она
упустит эту возможность…
— В том числе и Темный Конь.
Выражение его лица изменилось так, что Шарисса почти
пожалела о своем требовании; но она не могла оставить призрачного скакуна во
власти Баракаса.
