Она помолчала.
— Это верно?
Он кивнул.
— Однако объявлено, что турнир состоится?
— И это верно. Виконт надеется закончить дело и вернуться домой в две недели. До конца июля точно.
— Ты думаешь, он добьется успеха?
Пеллетье не отвечал, продолжая расхаживать взад-вперед, и его беспокойство передалось дочери.
Для храбрости она хлебнула вина.
— Гильом тоже в свите?
— Разве он тебе не сказал? — вскинулся отец.
— Я не виделась с ним с тех пор, как собрался совет, — призналась она.
— Где же он, во имя святой веры? — поразился Пеллетье.
— Пожалуйста, скажи, да или нет?
— Гильом дю Мас избран, хотя, признаюсь, против моего желания. Виконт отличает его.
— Не без причины, paire, — тихо заметила она. — Он искусный шевалье.
Пеллетье наклонился, чтобы долить вина в ее кубок.
— Элэйс, ты ему доверяешь?
Вопрос застал ее врасплох, однако она не промедлила с ответом.
— Разве жена не должна доверять мужу?
— Да-да. Я не ждал другого ответа, — отмахнулся он. — Но… он не расспрашивал, что случилось сегодня утром на реке?
— Ты велел никому не рассказывать, — напомнила она, — и я повиновалась.
— А я не сомневался, что ты сдержишь слово, — однако я спрашивал не о том. Разве Гильом не спросил тебя, где ты была?
— Когда он мог спросить? — упрямо ответила она. — Я же сказала, что не виделась с ним.
Пеллетье снова прошел к окну.
— Тебя пугает приближение войны? — спросил он, не оборачиваясь к дочери.
Элэйс подивилась неожиданной перемене темы, но ответила опять без запинки:
— Мысль о войне пугает, мессире. Но ведь до этого не дойдет, верно?
— Да, может, и обойдется.
Он оперся рукой о край окна, затерявшись в собственных мыслях и, по-видимому, забыв о ее присутствии.
— Я знаю, что мои расспросы удивляют тебя, но у меня есть причина спрашивать. Загляни поглубже в свое сердце. Тщательно взвесь ответ и скажи правду. Ты доверяешь мужу? Веришь, что он станет защищать тебя, что будет тебе верен?
Элэйс понимала, что главное так и осталось невысказанным, но все равно не решалась ответить. Она не хотела предавать Гильома, но и солгать отцу не могла.
— Я знаю, что ты им недоволен, мессире, — ровным голосом проговорила она. — Хотя не знаю, чем он мог вызвать…
— Ты прекрасно знаешь, чем я недоволен, — нетерпеливо перебил Пеллетье. — Я тебе достаточно часто объяснял. Однако мое личное мнение о Гильоме дю Масе так и не определилось. Можно не любить человека, однако признавать его достоинства. Прошу тебя, Элэйс, ответь на вопрос. От твоего ответа зависит очень многое.
Вспомнился спящий Гильом. Глаза, темные и влекущие, как магнитный камень; губы, целующие ее запястье. Вспомнилось так ярко, что закружилась голова.
— Я не могу ответить, — наконец решилась она.
— Ах так, — выдохнул Пеллетье. — Хорошо, хорошо. Я понимаю…
— Со всем уважением, paire, но ничего ты не понимаешь, — вспыхнула Элэйс. — Я ничего не говорила.
Он повернулся к дочери.
— Ты сказала Гильому, что я за тобой послал?
— Я же сказала, что с ним не виделась, и… и нехорошо тебе так допрашивать меня. Заставлять меня делать выбор между верностью ему и тебе. — Элэйс начала вставать. — Так что, мессире, если ты больше не нуждаешься в моем присутствии в такой поздний час, я прошу о позволении удалиться.
Пеллетье понял, что пора разрядить ситуацию.
— Сядь, сядь. Вижу, что обидел. Прости. У меня не было такого намерения.
Он протянул дочери руку. Чуть помедлив, Элэйс приняла ее.
— Я не собирался говорить загадками. Дело в том, что я сам не могу решиться. Сегодня вечером я получил очень важное сообщение, Элэйс, и последние несколько часов пытался решить, что делать, взвешивал разные возможности. Я уже думал, что избрал единственный путь, когда посылал за тобой, и тем не менее продолжал сомневаться.
Элэйс встретила его взгляд:
— И что же теперь?
— Теперь мне ясно, что делать. Да, я думаю, что вижу единственный путь.
Кровь отлила у Элэйс от щек.
— Значит, война все-таки будет, — сказала она неожиданно мягко.
— Да, думаю, это неизбежно. Судя по всему, ничего хорошего ждать не приходится. Ничего не поделаешь, мы попали в водоворот, с которым нашими силами не совладать, сколько бы мы ни старались убедить себя в обратном. — Он помолчал. — Но и это еще не главное, Элэйс. И если в Монпелье дело обернется плохо, то, возможно, у меня уже не будет возможности… рассказать тебе.
— Что может быть важнее угрозы войны?
— Я не могу сказать больше, пока ты не дашь слова, что сказанное сегодня здесь останется между нами.
— Потому ты и спрашивал про Гильома?
— Отчасти поэтому, — признал он, — но не только. Но сперва я должен поверить, что сказанное останется в этих четырех стенах.
— Я обещаю, — твердо сказала Элэйс.
Пеллетье еще раз вздохнул, но в голосе его послышалось облегчение. Жребий брошен, он сделал выбор. Осталось справиться с последствиями, каковы бы они ни были.
— Эта история, — заговорил он, — началась в древней стране Египет несколько тысячелетий назад. Это — история Грааля.
Пеллетье продолжал рассказ, пока не выгорело масло в светильнике.
Двор под окном затих: шумный люд давно разошелся по постелям. Элэйс изнемогала от усталости. Пальцы ее побелели, а под глазами пролегли лиловые тени, похожие на синяки.
И Пеллетье тоже постарел и осунулся за время рассказа.
— Отвечая на твой вопрос, — закончил он, — делать тебе пока ничего не надо, а возможно, и никогда не придется. Если завтра мы получим согласие на наше прошение, у меня будет время и случай самому вывезти книгу, как мне и следовало.
— А если нет, paire? Если с тобой что-нибудь случится?
Элэйс осеклась, испугавшись собственных слов.
— Все еще может обернуться к лучшему, — отозвался Пеллетье, но голос его казался безжизненным.
— А если нет? — настаивала дочь, не давая себя успокоить. — Что, если ты не вернешься? Что мне тогда делать?
Он на мгновение задержал ее взгляд. Затем опустил руку в кошель и достал крошечный сверток светлой ткани.
— Если со мной что-нибудь случится, ты получишь вот такой знак.
Он через стол подтолкнул сверток к дочери.
