Она проснулась как от удара, жадно глотая воздух. Каждая мышца тела напряжена, каждый нерв кричит. Хлопчатое покрывало скомкано и перекручено. Пальцы свело, как в судороге. Еще мгновение она ощущала пожирающую ее ярость, словно гнев твари проник ей под кожу.
— Мередит, все в порядке! Я здесь.
Она еще пыталась вырваться, пока постепенно не осознала теплое прикосновение объятий, защищающих ее, а не несущих зло.
— Хол! — Плечи ее расслабились.
— Тебе приснился кошмар, — сказал он. — Это ничего. Все хорошо.
— Она была здесь… Она была здесь… потом… появилось это и…
— Ш-ш, все хорошо, — повторил он.
Мередит уставилась на него. Протянула руку, пальцами ощупала его лицо.
— Здесь никого нет, кроме нас с тобой. Просто кошмар. Теперь все прошло.
Мередит озиралась, словно каждую минуту ожидая, что нечто возникнет из теней комнаты. В то же время она понимала, что сон кончился. Понемногу она поддалась объятиям Хола. Его теплые сильные руки прижимали ее к себе, защищали, ей ничто не грозило у его груди. Она чувствовала, как он дышит, спокойно и ровно.
— Я видела ее, — пробормотала она, но говорила теперь сама с собой, не с Холом.
— Кого? — шепнул он.
Она не ответила.
— Все в порядке, — ласково повторил он. — Засыпай снова.
Он гладил ее по голове, откидывая кудряшки со лба, как Мэри, успокаивавшая ее после кошмаров, мучивших девочку, когда та впервые поселилась у нее.
— Она была здесь, — снова сказала Мередит.
Понемногу, под нежным настойчивым движением ладони Хола, ужас отступал. Веки отяжелели, и все тело, согреваясь и обретая чувствительность, налилось тяжестью.
Четыре часа утра.
Луну закрыло облако, и было совсем темно. Любовники, впервые познавшие друг друга, заснули, обнявшись, окутанные темной синевой раннего утра, предвещавшей новый день.
Часть IX
ПОЛЯНА
Октябрь — ноябрь 1891
Г лава 69
Пятница, 23 октября 1891
На следующее утро Леони проснулась с той же мыслью, что и засыпала, — о Викторе Константе.
Ей хотелось подставить лицо свежему воздуху, и, быстро одевшись, она вышла в раннее утро. Повсюду были следы, оставленные вчерашней бурей. Сломанные ветви, листья, закрученные вихрями воздуха. Теперь же все было тихо, и небо розовело ясным рассветом. Только вдали, над Пиренеями, серая гряда грозовых облаков предвещала новую непогоду.
Леони повернула к озеру, постояла немного на мыске над покрытой рябью водой и медленно пошла по лужайке к дому. Подол ее платья блестел от росы. Ноги почти не оставляли следов на мокрой траве. Она вошла в переднюю дверь, оставшуюся открытой, когда она тихонько выскальзывала на улицу. В холле она потопала ногами по мохнатому коврику для ног. Потом откинула с лица капюшон, расстегнула пряжку и повесила плащ на крюк, где он всегда висел.
Проходя по черно-красным плиткам в столовую, она подумала, что лучше бы Анатоль еще не спускался к завтраку. Несмотря на тревогу за здоровье Изольды, Леони все еще дулась из-за преждевременного и внезапного отъезда из Каркассона, и ей трудно было бы вежливо держаться с братом. Открыв дверь, она увидела, что в комнате никого нет, кроме служанки, ставившей эмалированный кофейник с красно-синим узором на металлический треножник посреди стола.
Мариета присела в легком реверансе.
— Мадомазела!
— Доброе утро!
Леони обошла стол и заняла свое обычное место лицом к двери.
Одна мысль не давала ей покоя. Если в Каркассоне буря не улеглась, то хозяин отеля не сможет передать Виктору Константу письмо на площади Гамбетты. Или концерт просто отменят из-за проливного дождя. Она ничего не могла исправить и выходила из себя, понимая, что никак нельзя узнать, получил ли мсье Констант ее послание.
«Разве что он захочет сам мне написать…»
Она вздохнула и развернула салфетку.
— Мой брат уже спускался, Мариета?
— Нет, мадомазела. Вы первая.
— А тетя? Она оправилась после вчерашнего?
Мариета помолчала, потом, таинственно понизив голос, проговорила:
— Вы разве не знаете, мадомазела? Мадаме ночью стало так плохо, что сеньеру Анатолю пришлось послать в город за доктором.
— Как? — ахнула Леони. — Я и думать не думала! Надо пойти к ней.
— Лучше ее не тревожить, — поспешно остановила ее Мариета. — Всего полчаса назад мадама уснула как младенец.
Леони снова опустилась на стул.
— Ну а что сказал доктор? — спросила она. — Это ведь доктор Габиньо был?
Мариета кивнула.
— Сказал, что мадама простыла, и простуда может перейти во что-нибудь похуже. Он дал ей порошок от лихорадки. Он, и ваш брат тоже, пробыли с ней всю ночь.
— Какой же теперь диагноз?
— Это вам надо спросить сеньера Анатоля, мадомазела. Доктор говорил с ним наедине.
Леони чувствовала себя ужасно. Она винила себя за прежние недобрые мысли и за то, что проспала всю ночь, даже не зная, какая в доме беда. Внутри у нее все сжалось в комок. Она подумала, что не сможет протолкнуть в себя ни крошки еды.
Однако, когда Мариета вернулась с подносом и поставила перед ней тарелку соленого горного бекона, свежие яйца и теплый белый хлеб с валиком свежесбитого масла, она почувствовала, что, пожалуй, сможет немножко поесть.
Она ела молча, а мысли ее прыгали как рыбки, выброшенные волной на берег, — от беспокойства за тетю к более приятным воспоминаниям о мсье Константе, и вновь к Изольде.
Она услышала шаги в холле, отбросила салфетку на стол, вскочила и выбежала к двери, столкнувшись лицом к лицу с Анатолем.
Он был бледен, под глазами от бессонницы пролегли черные тени, как след измазанных в чернилах пальцев.
— Прости меня, Анатоль, мне только сейчас сказали. Мариета думает, что лучше дать тете Изольде выспаться и не тревожить ее. Доктор утром вернется? Да?
Как ни измучен был Анатоль, он улыбнулся и вскинул руку, чтобы остановить поток вопросов.
— Успокойся, — сказал он, обнимая сестру за плечи. — Худшее уже позади.
— Но…
— Изольда поправится. Габиньо был великолепен. Дал ей какое-то снотворное. Она еще слаба, но жар спал. Несколько дней покоя, и все пройдет.
Леони расплакалась и сама поразилась такому всплеску чувств. Она и не замечала до сих пор, как привязалась к своей тихой ласковой тете.
— Ну-ну, малышка, — ласково утешал ее брат. — Не о чем плакать. Все будет хорошо. Не надо так огорчаться.
