Дом горел.
Она утвердилась в своем решении. Повернула ручку, толкнула дверь и перешагнула порог часовни.
Глава 97
Ей навстречу вырвался порыв холодного тяжелого ветра.
Леони выждала, пока глаза медленно приспосабливались к сумраку. Вытащив из кармана коробку спичек, открыла стеклянную дверцу фонаря и подожгла фитиль.
На нее уставились голубые глаза Асмодея. Леони шагнула дальше, в неф. Она медленно шла к алтарю, а картины на стенах как бы пульсировали, раскачивались, подавались к ней. Подошвы сапожек скрипели по песку на плитах, громко отдаваясь в могильной тишине.
Она заколебалась: с чего начать. Рука потянулась к картам в кармане. В другом кармане лежала пачка сложенных листов — ее рисунков: она сама, Анатоль, Изольда. Расставаться с ними она не захотела.
Она призналась наконец мсье Бальярду, что, собственными глазами увидев карты, потом несколько раз возвращалась к запискам дяди, впитывая слова рукописи, пока не выучила их наизусть. И все же она сомневалась в истинности объяснений старика: как скрытая в картах жизнь и донесенная ветром музыка может вызвать духов, обитавших в этом древнем здании?
«Разве такое возможно?»
Леони понимала, что дело не в одних картах и не только в музыке, но в сочетании карт, музыки и места — в стенах часовни.
И если в мифе сокрыта истина, то, вопреки всем сомнениям, она понимала — пути назад не будет. Духи возьмут ее. Они уже пытались однажды — неудачно, — но этой ночью она готова была отдаться им по доброй воле, если вместе с ней они заберут и Константа.
Она вздрогнула всем телом, услышав скрежет, а за ним постукивание. Озираясь, она искала источник звука и наконец облегченно вздохнула, сообразив, что это всего лишь стучит в окно ветка растущего за стеной дерева.
Леони поставила фонарь на пол, чиркнула второй спичкой, потом потратила еще несколько, зажигая толстые сальные свечи в металлических подсвечниках на стенах. Капли жира стекали по засохшим фитилям, застывая на холодном металле, но свечи понемногу разгорались, и часовня наполнялась желтым мигающим светом.
Леони двинулась вперед, чувствуя, что восемь картин на восьми гранях апсиды будто следят за каждым ее движением. Она отыскала место перед алтарем, на котором, больше поколения тому назад, Жюль Ласкомб выписал на каменном полу буквы, складывающиеся в название имения C-A-D-E.
Не зная, делает ли она то, что нужно, или ошибается, Леони вынула из кармана колоду, развернула ее и положила в центре квадрата. Слова покойного дяди эхом отдавались в ее ушах. Кожаный бумажник с акварелями она положила рядом, развязав его, но не вынимая пока рисунков.
«Силой которых я войду в иное измерение…»
Леони подняла голову. Еще минута тишины. Она слышала за стенами шум ветра в ветвях. Дым пока еще ровными струйками поднимался над свечами, но ей уже чудились звуки музыки, тонкий пронзительный свист, словно ветер, пробираясь сквозь переплетение веток, насвистывал мелодию. Потом музыка проскользнула из тисовой аллеи в щель под дверью, просочилась между свинцовыми переплетами и цветными стеклами витражей.
«Порыв ветра, и ощущение, что я не один».
Леони улыбнулась, вспоминая слова на странице. Она уже не боялась — любопытство заглушило страх. И на мгновение подняв взгляд на стены апсиды, она уловила мимолетное движение Силы. Легкая улыбка тронула нарисованные губы. И в этот миг девушка на рисунке стала в точности похожа на нее — на ее собственное лицо, которое она изобразила, пытаясь скопировать карты Таро. Те же медные волосы, те же зеленые глаза и прямой взгляд.
«Я сама и другие мои я, прошлые и будущие, присутствуют на равных».
Теперь Леони ощущала рядом с собой движение. Духов или оживших карт — она не взялась бы сказать. Любовники перед ее любящими и полными надежды глазами приняли облик Анатоля и Изольды. На миг Леони показалось, что сквозь черты Справедливости с весами и узором из нот на подоле платья просвечивает лицо Луи-Анатоля. Знакомое детское лицо слилось с очертаниями женского лица на карте. Потом увидела краем глаза, совсем мимолетно, как черты Одрика Бальярда — Сажье — запечатлелись на молодом лице Мага.
Леони замерла, поддаваясь волнам музыки. Лица, костюмы, ландшафт словно двигались, дрожали и мерцали, подобно звездам, поворачиваясь в серебристом воздухе под невидимым течением музыки. Она уже не ощущала себя. Измерения, пространство, время, тяжесть — все исчезло или утратило смысл.
Кожей шеи и плеч, открытым лбом она чувствовала ласковое нежное движение воздуха — духов, решила Леони, окружавших ее, но не касавшихся тела. Нарастал безмолвный хаос, беззвучная какофония шепота и вздохов.
Леони вытянула вперед руки. Она казалась себе невесомой, прозрачной, словно плыла в воде, хотя красное платье все так же облекало ее тело, и плечи окутывал черный плащ. Они ждали, пока она присоединится к ним. Она повернула простертые руки ладонями вверх и явственно увидела на бледной коже ладоней символы бесконечности, похожие на восьмерки.
— «Aici lo terns s'en, va res l'eternitat».
Слова серебряным звоном сорвались с губ. Как долго она ждала, пока сумела в точности понять их значение.
«Здесь, в этом месте, время уходит в вечность».
Леони улыбнулась и — с мыслью об оставшемся позади Луи-Анатоле, и о ждущих впереди матери, брате и тете — шагнула в свет.
Езда по ухабистой земле была для него мучительна. Несколько язв на руках и спине открылись, и он чувствовал, как промокли от гноя повязки.
Констант вышел из кареты.
Он ощупывал землю тростью. Здесь недавно стояли две лошади. Оставшиеся колеи говорили об одной повозке и, по-видимому, уводили от часовни, а не к ней.
— Жди здесь, — велел он.
Констант удивился, почувствовав, с какой силой ветер пробивается сквозь сплетение тисовых стволов, уходящих к двери часовни. Свободной рукой он крепко прихватил воротник на горле, чтобы защититься от усиливающегося сквозняка. Он потянул воздух носом. Он уже почти утратил обоняние, но все же уловил неприятный запах, причудливую смесь благовоний и гниющих на берегу морских водорослей.
Глазами, заслезившимися от холода, он все же различил горящий внутри свет. Мысль, что мальчишка, возможно, прячется там, толкнула его вперед. Он шагнул к двери, не замечая ни звука, похожего на плеск воды, ни свиста — словно ветер пел в телеграфных проводах или рельсы дрожали при приближении поезда.
Шум звучал почти как музыка.
Его не отпугнешь фокусами, которые изобрела Леони Верньер, что бы она там ни устроила со светом, шумом и дымом.
Дойдя до тяжелой двери, Констант повернул ручку. Сперва дверь не подалась. Решив, что ее заложили засовом или заставили скамьями, он все же повторил попытку. На этот раз дверь отворилась легко, и Констант, пошатнувшись, ввалился в часовню.
