Мередит улыбнулась про себя, поняв, почему Хол, почти ничего не знавший об округе, так хорошо знает Ренн-ле-Шато. Это место было для него особенным, потому что связывало его с отцом.
— Теперь все полностью восстановлено, а тогда здесь было основательное запустение. Церковь открывали на два часа в день, а присматривал за ней ужасающий страж, одетый во все черное. От одного его вида у меня в глазах становилось темно. Вот вилла «Бетания». — Он кивнул на красивое здание, перед которым они стояли. — Соньер выстроил ее не столько для себя, сколько для гостей, которых принимал. Когда мы приезжали с папой, она была открыта для обозрения, но что с ней сотворили! Заходишь в одну комнату и видишь воскового Соньера, сидящего в кровати.
Мередит покривилась.
— Ужас.
— Все бумаги и документы лежали в незапертых витринах, в неотапливаемом сыром помещении под бельведером.
Мередит усмехнулась:
— Кошмар архивиста.
Он махнул рукой на ограду, отделявшую дорожку от регулярного сада.
— Теперь, как видишь, это главный туристический аттракцион. Само кладбище, где похоронен Соньер рядом со своей экономкой, — оно там внизу, — закрыли для публики в декабре 2004-го, когда вышел «Код да Винчи» и в Ренн-ле-Шато хлынуло нашествие туристов.
Они молча прошли до высоких солидных металлических ворот кладбища.
Мередит задрала голову, читая надпись на фарфоровой табличке над запертыми воротами.
«Memento homo quia pulvis es et in pulverem reverteris».
— Что означает? — спросил Хол.
— «Прах и в прах вернемся», — кратко ответила она.
Холодок пробежал у нее по спине. Отчего-то в этом месте ей было не по себе. Какая-то тяжесть в воздухе и ощущение взгляда в спину, несмотря на то что улицы пусты. Она раскопала свои записи и скопировала латинскую надпись.
— Ты все записываешь?
— Естественно. Профессиональная привычка.
Она улыбнулась ему и поймала ответную улыбку.
Мередит с радостью оставила кладбище позади. Хол провел ее мимо камня Калвари, потом круто свернул на другую узкую тропку к маленькой статуе, посвященной Богоматери Лурдской, установленной за кованой оградой.
Слова: «Pénitence, pénitence» и «Mission
[27]
1891» были выбиты на основании резной каменной колонны.
Мередит вылупила глаза. Никуда не денешься. Все время возникает та же дата.
— Это, по-видимому, та самая визиготская колонна, в которой нашли пергамент, — сказал Хол.
— Она полая?
Он пожал плечами:
— Должно быть.
— Глупо, что ее здесь оставили, — заметила Мередит. — Если эти места так уж магнитом притягивают сторонников теории заговора и охотников за сокровищами, неужели власти не беспокоятся, что кто-нибудь ее утащит?
Она внимательно вглядывалась в сострадательные глаза и сомкнутые в молчании губы статуи, стоящей на пьедестале. Всматриваясь в каменные черты, она увидела сперва едва заметные, потом проступившие глубже и отчетливее царапины на нежном лике. Рубцы и складки, словно кто-то процарапал камень резцом.
«Что за черт?»
Не доверяя собственным глазам, она шагнула вперед, протянула руку и коснулась камня.
— Мередит? — окликнул Хол.
Поверхность была гладкой. Она поспешно отдернула пальцы, словно обожглась. Ничего. Она перевернула ладонь вверх, словно ожидая увидеть на ней какие-то отметины.
— Что-то не так? — спросил он.
«Ничего, если не считать, что мне начинает мерещиться всякое…»
— Все хорошо, — твердо сказала она. — Солнце здесь очень яркое.
Хол, казалось, забеспокоился, что, как заметила Мередит, было ей отчасти приятно.
— А вообще-то что сталось с пергаментом после того, как Соньер его нашел? — спросила она.
— Считается, что он отвез его в Париж на экспертизу.
Она нахмурилась.
— Бессмыслица какая-то. Почему в Париж? Логичнее для католического священника было бы отправиться прямо в Ватикан.
Он рассмеялся:
— Заметно, что ты не читаешь романов.
— Хотя, если на минуту принять роль адвоката дьявола, — продолжала она, рассуждая вслух, — можно привести довод, что он не доверял церкви, боясь, что она уничтожит документ.
Хол кивнул.
— Это наиболее популярная теория. Папа сказал как-то, что если приходской священник в захолустном углу Франции действительно наткнулся на какую-то поразительную тайну — такую как свидетельство о браке, доказывающее происхождение некого рода от первого века нашей эры, — для церкви было бы проще избавиться от него, чем откупаться, тратя деньги и усилия.
— Точно замечено.
Хол помолчал.
— Хотя он придерживался совершенно иной теории.
Мередит подняла к нему лицо, расслышав, как дрогнул его голос.
— Какой?
— Что вся сага о Ренн-ле-Шато — просто прикрытие, попытка отвлечь внимание от событий, происходивших в то время в Ренн-ле-Бен.
У Мередит что-то дрогнуло внутри.
— Что за события?
— Известно, что Соньер был другом семьи, которой принадлежал Домейн-де-ла-Кад. Тогда в округе началась эпидемия необъяснимых смертей — завелся волк или, более вероятно, рысь, — но ходили слухи, что в округе свирепствует некий дьявол.
«Следы когтей…»
— Хотя причина пожара, уничтожившего большую часть дома в 1897 году, так и не была точно установлена, имеются существенные доказательства поджога. Может, они решили избавить землю от дьявола, который, по их мнению, обитал в Домейн-де-ла-Кад. И еще с Домейн связывалась какая-то история с колодой карт Таро. Предполагалось, что и в ней замешан Соньер.
«Таро Боске…»
— Я только знаю, что мой отец с дядей из-за этого не поладили, — сказал Хол.
Мередит сделала над собой усилие, чтобы голос прозвучал ровно.
— Не поладили?
— В конце апреля, как раз перед тем, как папа решил насовсем перебраться сюда. Я тогда жил с ним в лондонской квартире, вошел в комнату и застал конец разговора. Точное, спора. Я мало успел услышать — только, что интерьер церкви Соньера копирует более древнюю часовню.
— Ты не спросил отца, о чем речь?
— Он не хотел об этом говорить. Сказал только, что на территории Домейн-де-ла-Кад стоял визиготский мавзолей, надгробная часовня, уничтоженная тогда же, когда загорелся дом. От нее остались только древние камни, руины.
Секунду Мередит боролась с искушением довериться Холу, рассказать ему все о гадании на картах Таро в Париже, о кошмаре прошлой ночи, о картах, лежащих сейчас на дне ее шкафчика. О настоящей причине, которая привела ее в Ренн-ле-Бен. Но что-то удержало ее. Она нахмурилась, снова вспомнив о четырехнедельном перерыве между аварией и похоронами.
