Ксения вздрогнула. Обернулась непроизвольно — еще не сообразив, что за звук раздался вдруг в плотной тишине.
Ничего. Тишина сомкнулась вновь… и сейчас же звук возник опять — длинный, самозваный, требовательный.
В брошенной темной квартире протяжными булькающими трелями голосил телефон. Домашний. Звони-ил…
Мало ли кто это… Мало ли кто не знает, что Игорь… Ничего в этом такого не было — но Ксения чувствовала, как заколотилось сердце.
…Звони-ил… Булькал, захлебывался…
Щелкнул. «Эт‘ не я, эт‘ автоответчик. Если есть, что сказать, говорите после писка».
Писк.
Январь 2006-го
— Ну? И кто это был? — спросил Аркадий.
Назарова помедлила, разглядывая его. Ухмыльнулась криво-криво:
— Голос… — Запнулась. — Не мужской, не женский. Не детский, не старческий… Вообще не человеческий какой-то… — Она явственно передернула плечами. — Мерзкий, скрипучий такой… крякающий… Тихий, монотонный…
Аркадию показалось даже, что она побледнела. И смотрела она все время на него.
— И вот так вот тихо, монотонно — и в то же время как-то пронзительно — он повторяет, раз за разом… раз за разом… пять раз, восемь, десять, двенадцать… В абсолютно пустой квартире… ты представляешь? Раз за разом… Я прямо окостенела вся, мурашками с ног до головы пошла…
Она снова передернула плечами. Опустила взгляд в кофе, подняла на визави.
— Что он повторял-то? — непроизвольно понизив голос, спросил Аркадий.
— Два слога. Все время одни и те же два слога. Которые я все никак не могла разобрать… Я понимала, что не по-русски, — но не понимала, на каком языке… во всяком случае, на неизвестном мне, — хмыкнула. — И не как, допустим, заклинание — а скорее как дразнилка какая-то глумливая… Одно и то же… Одно и то же… Полминуты, как минимум, без перерыва. Может, минуту. Может, даже полторы. И только под конец он начал повышать тон: все громче, громче, истошнее, истеричнее — но все так же скрипуче… И все то же слово…
— Но хоть как оно звучало? Ты это запомнила?
— Запомнила… — призналась после паузы, улыбаясь наперекосяк. — И даже узнала его.
— Ну?
Назарова словно нехотя протянула руку, не с первого раза выдрала салфетку из плотно вбитой в держатель пачки (пачка вывалилась на стол), расправила перед собой, щелкнула ручкой. Вывела что-то печатными буквами и передвинула по столу Аркадию. Тот развернул салфетку к себе и увидел незнакомое слово латиницей. Причем как-то странно написанное: первые буквы R и E обычные, следующие D и R как в зеркальном отражении, а последние U и M не поймешь как — благо симметричные.
— Редрум, — тупо прочел он.
Из большой комнаты доносились непонятные, но на редкость гнусные звуки: монотонное не то кваканье, не то кряканье, не то скрип… Алена прислушалась: какой-то гремлинский голос бесконечно повторял незнакомое двусложное слово. «Ред-рам… Ред-рам… Ред-рам…» Что он там смотрит, этот маньяк?.. Продолжая сандалить голову, она вышла из ванной:
— Что это за звуки?
Виталька действительно валялся перед теликом. На экране была комната, горящий на тумбочке желтый ночник, женщина на диване — видимо, спящая. К женщине подошел маленький совсем, лет пяти, мальчик… поднял с тумбочки длинный кухонный нож. Мерзостные звуки все не утихали.
— Это он, что ли? — спросила Алена, имея в виду пацана.
— Угу, — отозвался Виталь.
Пацан с ножом стоял над женщиной. Сейчас зарежет, подумала Алена, уронив полотенце на плечи. Ред-рам… Ред-рам…
— А почему таким голосом?
— Чревовещает.
Но чревовещательный мальчик не стал резать женщину. Он развернулся, не выпуская ножа, подошел к трюмо, взял стоящую на последнем губную помаду. Опять развернулся и двинулся к закрытой двери. Не переставая испускать свои «ред-рамы», принялся писать помадой на светлой филенке. REDRUM. Причем две первые буквы у него вышли нормальные, а две вторые — шиворот-навыворот.
— Red-rum! — заверещал пацан совсем уже невыносимо. — Red-rum! Red-rum!!!
— Danny, stop it! — взвизгнула проснувшаяся женщина, подскакивая на кровати. Взгляд ее вместе со взглядом зрителя упал на зеркало трюмо, в котором отражались дверь и свежая красная надпись на ней: «MURDER».
«Убийство», — появились русские титры внизу экрана. И тотчас снаружи на дверь обрушился удар топора.
Изображение замерло, подрагивая, перечеркнутое горизонтальными полосками — Виталька нажал на паузу.
— Это ты видак смотришь? — Алена взяла с пыльной крышки видеоплейера раскрытый футляр от кассеты. — «Коллекция Стэнли Кубрика», — прочитала. — «„Сияние“… Джек Николсон… По роману Стивена Кинга»… А, так я его когда-то смотрела. Там тетка полуразложившаяся из ванны вылезала, да?
— Угу.
— Я не знала, что у тебя кассета…
— Это Игореха когда-то подарил. Ну, у него-то он на диске давно… Игореха, между прочим, считал «Сияние» вообще самым лучшим фильмом за всю историю жанра ужастика.
10
Cinephobia.ru
Форум
Тема: Цитата дня
19.01.2006 — от LEATHERFACE
«…Я живу безумием. У меня холодеют ноги; чтобы не сойти с ума — я пишу. Слабеют руки. Я умираю. Молчи. Теперь я уверен, что меня не погребут. Погребут, а не похоронят. Я сластена, я осьминог! Я люблю свое безумие. Я хохочу в темный мрак — ха-ха-ха! Мне не стыдно. Я всем отдам свое безумие напоказ! В газету! (Холодеют руки)».
Текст, записанный поэтом и прозаиком А. К. Лозина-Лозинским (1886–1916) во время последнего обострения психической болезни, непосредственно перед самоубийством посредством приема сверхдозы морфия.
У меня холодеют ноги… Дубак тут! Рамы в окнах сгнившие, дырявые, перекошенные, из щелей фугасит — а на улице мороз не слабеет. Только остается, что изнутри греться. Правда, так я скоро совсем соображать перестану.
В кухне темно и странно — только теплится дисплей, да из коридора свет забредает, намечая выборочные контуры и сгущая по периметру стылые потемки, стершие подробности: обе древние плиты, неработающий полотер «Карчер», толстую трубу, лениво изгибающуюся под далеким потолком, чтоб нырнуть в наслоения копоти… Дом притих, оцепенев, — но в ванной, за Г-образной фанерной перегородкой с дверью на роликах, все ворочается, гремя чем-то и звучно, решительно пердя, этот пьяный кабан, как его…
Блин, тач-пад чертов — никак не приноровлюсь. Или просто бухой уже?.. Экое мерзкое ощущение — вози-и-ить пальчиком по квадратику… Слабеют руки. Ха-ха. Я хохочу в темный мрак — ха-ха-ха! И мне не стыдно. Что характерно.
