JOHN DOE: Брат Nick, вероятно, задолбался печатать (не по незнанию же он прервался на половине!) — поэтому продолжаю с того места, где он безвременно пал.
…Суеверные соображения эти, однако, не повлияли на принятое Брендоном Ли полутора годами позже решение сниматься в готическом комиксовом боевике Алекса Пройяса «Ворон» — в роли… покойника. Рок-музыканта Эрика Дрейвена, убитого накануне собственной свадьбы вместе с невестой — и возвращающегося с того света мстить убийцам, Сценарий основывался на книге комиксов Джеймса О’Бара, придуманной тем под влиянием смерти в автокатастрофе его девушки. Съемки «Ворона» начались в день, когда Брендону исполнилось 28 (классический возраст смерти рок-н-ролльных героев). А сразу после их окончания актер должен был жениться на киноредакторе Элизе Хаттон.
31 марта 1993-го снимали сцену убийства Эрика. Актер Майкл Масси, игравший убийцу, на глазах съемочной группы и почти сотни зевак выстрелил в Брендона из револьвера 44-го калибра, заряженного холостым патроном. Брендон упал и не поднялся — подойдя, увидели в его животе рану «размером с серебряный доллар». Неизвестно откуда взявшаяся пуля разорвала крупную артерию, повредила внутренние органы и застряла в позвоночнике. В больнице Брендону успели сделать операцию — но вскоре после нее он умер.
После проведения расследования случившееся объяснили так. Из этого револьвера на съемках стреляли холостыми патронами двух типов: первый — с пулей, но без пороха; второй — с порохом, но без пули. Предпоследний раз выстрел был сделан патроном первого типа, и пуля застряла в стволе. А после выстрела вторым типом — вылетела оттуда почти со скоростью боевой.
Официальное заключение: «Несчастный случай».
DEAD MAN: Ну и? Что вы пытаетесь доказать? Что их замочили?
JOHN DOE: Так или иначе. The first rule of the fight club: подозрение равняется доказательству.
DEAD MAN: Ребята, это паранойя.
JOHN DOE: Это желтая пресса. Pulp fiction. Триллер. Мы с чем работаем? С фигурами и фактами масс-культуры. А герои масс-культуры должны существовать по ее правилам. Ли Чжень фан, померший давным-давно в далекой-далекой галактике от скучного отека мозга, не интересен никому, кроме родственников покойного. В отличие от поп-культурного символа на все времена Брюса Ли, который стал жертвой заговора одновременно триад, коррумпированных продюсеров и брадатых хранителей тысячелетних тайн боевых искусств — и погиб от тайком нанесенного мастером-шифу «удара отсроченной смерти». Это — сюжетная логика фильмов с Брюсом Ли, и только в рамках этой логики стоит трактовать смерть самого Брюса Ли.
THE OTHER: Брат John Doe прав. Это все страшно банально, но так ведь оно и есть. В поп-культуре, в развлекательном кино в частности, действуют правила, обратные нормальным, жизненным (принципу, скажем, неумножения сущностей). На то оно и развлечение. Ибо главное, определяющее свойство жизни заключается в том, что она СКУЧНА. Все в ней случайно, ничто не связано ни с чем и ничего не значит. Это — объективные качества реальности. Но ведь есть и субъективные свойства и потребности человеческого разума, вроде фантазии или необходимости видеть во всем смысл. Из каковых человек и исходил, создавая религию или искусство. И в этом смысле наиболее искусственным — в обоих смыслах — из всех градаций сюжетного творчества является то, что мы сейчас называем «жанром». (Недаром и начиналось все именно с фантастики-ужасов-приключений: ни Гомер, ни Эсхил, ни Шекспир не думали подражать жизни и писали не о типичных, а об экстраординарных героях и событиях). Ведь именно «жанр» по внешним признакам более близок религии: допущение мистики, наличие сквозного смысла… То есть в нашем случае — к демонологии, конечно.
JOHN DOE: Именно. И с этой точки зрения главным из искусств, вполне по дефиниции, будет как раз кино. Как самое «попсовое» (массово востребованное) — и как самое мистическое. Почему мистическое? Потому хотя бы, что оно РАЗЫГРЫВАЕТ — например, смерть: а это чревато по определению. Брендону Ли не стоило играть мертвеца, а Джеймсу Дину так рисково гонять в «Бунтаре». Кстати, почему о нем никто до сих пор не вспомнил?
THE OTHER: Если уж об автомобилях — то вспомните заодно Пазолини. Тем более что в обоих случаях действительно ходили слухи об убийстве.
JOHN DOE: Хм, хм… Какой-то, однако, у нас выходит филиал gay.ru.
NICK: Не будем забывать, что читателей таблоидов пикантные извращенцы всегда интересуют больше привычных натуралов. В этом смысле лучше пидора только пидор-некрофил-расчленитель-людоед. Наш идеал — Джеффри Дамер.
JOHN DOE: Кто к нам присоединился!
NICK: А я не уходил никуда на самом деле. Я всегда буду у тебя за спиной.
21
Питер, февраль
На дверце грязного колесного трактора, впряженного в явно дерьмососную цистерну с кольчатым шлангом, крупными буквами значилось: «ЗОЛУШКА». И ниже — телефон… Стояло это чудо на Рузовской улице, по которой я шел к Обводному.
Сизое небо над забетонированным льдом каналом, над широкими его набережными, над коптящими и мертвыми трубами еще цедило последние остатки света, длинное пятно за крышами позади меня обмороженно розовело. Я свернул налево, под железнодорожный мост: там, под насыпью, кто-то топтался в вонючих потемках. Перебежал дорогу. Справа чередовались дома с непроглядными подворотнями, мусорные пустыри за щелястыми заборами; наползал запах не то химии, не то тухлятины. Торопливо проносились машины. Угрюмые фабричные стены с изредка тлеющими окошками, одним-двумя, теснились по краям распахнутого выстуженного пространства.
Через некоторое время справа открылся заваленный смерзшимися сугробами то ли скверик, то ли пустырь (торчат пучками какие-то обломанные прутья), за которым, задвинутый в угол, прозябал каменный здоровенный сарай с неразличимыми сейчас тусклыми буквами по слепому фасаду: «Дом культуры им. Х-летия Октября». Срезав через пустырь, я нырнул в подворотню, сплошь расписанную цветными граффити, тоже сейчас не видимыми; попал через нее в узкий дворик, откуда поспешно удирала легковушка, и, повернув направо, оказался перед глухими воротами и будкой-проходной. В будке горел свет.
Поднимаясь на узенькое крыльцо, толкая дверь, я привычно уже гадал: получится?.. Сюда я к Славке приходил в третий раз и на заводе ЖБИ был однажды — и пока везде получалось.
Вообще-то я знал, что пройду и сейчас. И догадывался, почему. Даже не могу сказать, в чем мне хотелось бы убедиться на самом деле: в том, что я прав, или в обратном…
За стеклом на крутящемся стуле развалился (насколько смог) боком ко мне, безнадежно уставясь в маленький телевизор, жирный, со складчатым загривком мужик между сорока и пятьюдесятью. В мою сторону он даже не покосился.
Пустой, частично выскобленный двор освещали несколько оранжевых фонарей: грязноватые сугробы у стен лоснились. Справа нависал многоэтажный корпус, в котором не горело ни одно окно — в советские времена здесь была территория какого-то немаленького предприятия, невесть что производившего; теперь, как водится, часть помещений пустовала, что-то сдавалось в аренду под офисы, что-то под мастерские, а Славутич все это грел. Я прошел между двухэтажным зданием, в котором какая-то жизнь еще теплилась, и закрытыми боксами, свернул налево — в совсем уж тесный, не расчищенный толком проход. В лежащем плашмя свете широкого зарешеченного окна рябили густо устлавшие снег опилки — тут притулилась мастерская по деревообработке; наполовину зарылся в сугроб громадный лом. Заканчивался проход деревянной двустворчатой дверью, широкой и перекошенной, в тупиковой стене — я отпахнул ее с усилием.
