Остальные бедуины поднялись с колен. Предводитель бросил винтовку стоящему рядом соплеменнику. Тот поймал ее двумя руками и одним махом взвел затвор, целя в незнакомцев, но не успел он спустить курок, как раздался треск выстрела. Бедуин выпустил винтовку из рук и рухнул лицом в песок. На джеллабе стремительно расползалось темное пятно. Прогремело еще несколько выстрелов, на этот раз предупредительных; пули взметали песок под ногами у бедуинов. Кочевники замерли. Тем временем все пассажиры вертолета вышли наружу и расположились позади костра шеренгой с автоматами наперевес.
Какой-то миг обе группы безмолвно смотрели друг на друга. Резкий запах металла мешался с ароматом жареного мяса. Затем новоприбывшие разделили ряды и пропустили вперед еще двоих — мускулистых громил, похожих как две капли воды. На фоне дикой пустыни их серые костюмы и полосатые футболки смотрелись еще более абсурдно.
— Вы кое-что нашли, — произнес один из близнецов как бы между прочим, словно предыдущая перестрелка нисколько их не взволновала.
— В пустыне, — уточнил второй.
— Где эти вещи?
Ответа не последовало. Громилы переглянулись, дружно подняли свои «глоки» и выпустили очередь в ближайшего верблюда. Бедуины вскрикнули от ужаса, глядя, как пули врезаются в плоть животного, разрывают бока и шею. Стрельба продолжалась пять секунд. Потом все стихло, только в звонкой, исполненной ужаса тишине таяло эхо от выстрелов. Близнецы совершенно спокойно перезарядили оружие и выбросили пустые обоймы.
— Вы кое-что нашли, — повторил первый тем же тоном.
— В пустыне.
— Где эти вещи?
— Лизните меня в зад, псы поганые, — процедил предводитель бедуинов, сверкнув глазами в свете костра.
Близнецы снова открыли пальбу и положили еще двоих верблюдов, после чего направили дула на человека, стоявшего рядом с предводителем. Очередь оторвала его от земли и швырнула назад, где он несколько раздернулся и затих.
— Он их унес! — раздался перепуганный голос.
Один из бедуинов вышел вперед, подняв руки, — тщедушный, сморщенный старик с жидкой бороденкой и рябым лицом.
— Он унес, — повторил бедуин, показывая дрожащими руками на предводителя. — Я видел.
Близнецы выпучили глаза.
— Это я вам звонил, — прохныкал сморчок и помахал мобильником в знак доказательства. — Я ваш друг! Я вам помог!
Лидер бедуинов презрительно фыркнул и схватился было за нож, но отнял руку, когда пули взрыли перед ним песок.
— Твоя мать всегда была шлюхой, Абдул-Рахман, — презрительно сказал он. — А сестра — песьей подстилкой.
Предатель сделал вид, что не слышал, и шагнул вперед.
— Мне обещали награду, — произнес он. — Если я позвоню. Мистер Гиргис обещал награду.
— В обмен на товар, — возразил один из близнецов.
— Где он? — спросил другой.
— Я же сказал, он унес. Вещи были в сумке, а он взял ее и ушел.
— Куда?
— В оазис. Там отдал кому-то. Кому — не знаю, он не говорил. Я сделал, что обещал. С вас причитается.
— А пошел ты!
В лицо и грудь ему ударил град пуль. Труп не успел упасть на песок, как близнецы перевели огонь на остальных бедуинов, не тронули только предводителя. Он стоял среди окутавшей его тишины, какая бывает только в пустыне, и пытался принять решение. Сгустилась ночь; угли костра зловеще полыхали. Спустя мгновение бедуин выхватил поясной кинжал и бросился вперед с воинственным улюлюканьем, надеясь забрать в могилу хоть одного врага. В тот же миг ему скрутили руки, вырвали кинжал и поволокли к огню, попутно пиная и молотя кулаками. У огня его поставили на колени, запрокинули ему голову. Изо рта и ноздрей у него текла кровь. Близнецы склонились над ним с разных сторон.
— Ты нашел кое-что в пустыне.
— Где эти вещи?
Бедуин оказался на удивление храбрым. И выносливым. Пришлось сжечь ему обе ступни и руку, прежде чем он раскололся и сказал все, что они хотели узнать. Затем близнецы его добили и расстреляли оставшихся верблюдов — место дикое, о резне еще долго никто не узнает. Покончив с делами, стрелки заняли места в вертолете и помчались на юг, в ночь, по ту сторону пустыни.
Хихикая себе под нос, Махмуд Гаруб тащил деревянную лестницу сквозь оливковую рощу к дому Алекс. Его грязная джеллаба уже топорщилась ниже пояса от возбуждения. Было темно, еще не взошла луна, и рощу укутала чернильная мгла из теней и мрака. Гаруб спотыкался, под ногами хрустели опавшие листья, лестница с грохотом билась о стволы олив, но он не обращал внимания на шум. Американка выбежала на шоссе в сторону Дахлы, а значит, вернется не скоро и у него полно времени, чтобы устроиться поудобнее. Он продолжил путь, бормоча что-то сам себе и то и дело фальшиво напевая:
О юная красотка с крепкой грудью,
Разведи ножки, угости своим персиком!
У дома Алекс он пробрался на задний двор, пролез сквозь кусты цветущего олеандра, приставил лестницу к стене и взобрался на плоскую крышу. По ту сторону мерцали далекие огни Дахлы, по эту вздымались серые волны пустыни, убегая к горизонту. Гаруб извлек из кармана бутылку, приложился к ней и перебежал к мансардному окошку ванной, возле которого распластался, как жаба. От вожделения у старика уже покалывало в паху.
За сестрой американки Гаруб следил много раз, даже когда она заболела и утратила красоту. Жена Гаруба, толстая уродина, — буйвол, а не баба. Лучше уж смотреть на калеку, которой даже мыться приходилось сидя. Старик горевал после смерти «доктора Алекс» — думал, закончились счастливые деньки. Но вот приехала ее сестра: молодая, стройная, светловолосая. И конечно, распутная, как все западные женщины. Махмуд Гаруб едва сдерживался: пришел бы раньше, да жена что-то заподозрила. Хорошо хоть к родне отправилась, иначе б вообще не вырваться. Гаруб еще раз хлебнул из бутылки и всмотрелся в потолочное окно. Под ним была непроницаемая тьма, но как только зажжется свет, станет видно все: душ, туалет, каждую деталь, каждый контур. Театр одного зрителя, да и только. Он потер ширинку и снова запел себе под нос:
Ляг, моя милая, закрой глаза
Пусти меня внутрь, туда-сю…
Он замолчал и прислушался, покрутив головой. Что это? Шум усилился, превратился в оглушительный грохот. Вертолет! И, судя по звуку, летит прямо на него! Гаруб вскочил. А вдруг полиция? Придется объяснять, что он делал на чужой крыше, причем не только властям (это еще полбеды), но и чертовке жене. В штанах у него все поникло, заветное окошко забылось. Он метнулся к лестнице, перемахнул на ступеньку и начал торопливо спускаться. Скорей, скорей! В двух пролетах от крыши на него налетел яростный вихрь — джеллабу заполоскало на ветру, пыль и песок засыпал глаза. Потом его ослепила вспышка — луч прожектора зашарил по земле и остановился на нем. Гаруб схватился за лестницу, от страха заскулил, потом начал кричать, что подметал крышу, что он тут ни при чем. Его раскачало встречным потоком, оторвало от стены, и он с отчаянным воплем полетел в кусты, ломая ветки. Вертолет завис, как чудовищная стрекоза, наблюдающая, как жалкий старикашка корчится и трепыхается внизу, что-то крича о недоразумениях, о крыше, которую надо было подметать, о куче листьев…
