Молли выбросила использованные шприцы, повязки и тампоны в мусорное ведро и повернулась к Фрее.
— К несчастью, события предвидеть невозможно, — сказала она, пристально глядя на девушку, — можно только разбираться с ними по мере наступления. Как сейчас, например. Вы имеете полное право задавать вопросы, и вам ответят, обещаю, но сперва я должна представить всю картину, а Флин мне помогает. Что бы вы ни подумали, мы — ваши друзья. Здесь вы в безопасности. Так что сядьте, пожалуйста, тогда и поговорим.
Она протянула руку, указывая на диван. Жест получился полупримирительный, полуприказной. Фрея помялась и села, но не на диван, а на самый краешек кресла напротив, готовая вскочить в любой момент. Кирнан посмотрела на нее с легкой досадой, как учительница — на откровенного неслуха и бунтаря. Потом она вздохнула, взяла миску, поднос и аптечку, отправила их на кухню через сервировочное окошко и уселась рядом с Флином, сложив руки на груди и выпрямив спину. Фрея почувствовала себя как на собеседовании.
— Ну и? — спросила она.
— Как вы, наверное, уже догадались, мы рассказали вам не всю правду о происходящем, — начала Кирнан, глядя на Фрею в упор немигающими серыми глазами, похожими на стальные осколки. — Я приношу извинения (уверена, Флин меня поддержит) за то, что мы держали вас в неведении по поводу некоторых вещей. К сожалению, в интересах национальной безопасности — поверьте, это очень серьезно — мы не можем всего вам рассказать. Я вынуждена поделиться с вами этой информацией лишь потому, что после случившегося отрицать все было бы бессмысленно и несправедливо по отношению к вам. Я расскажу, что происходит и почему. Тем не менее, прежде чем я начну, мне понадобятся гарантии в будущей сохранности секретных, исключительно секретных, сведений. Все, что я сейчас скажу, должно будет остаться между нами. Вы можете мне это обещать?
Фрея молчала.
— Вы можете это обещать, Фрея?
Ответа опять не последовало.
— Фрея, без гарантий с твоей стороны я… — сурово заявила Молли.
— Она никому не расскажет, — вступился Флин. — После знакомства с Гиргисом у нее куда больше причин его ненавидеть, чем у нас с тобой, вместе взятых. Ей можно верить.
Кирнан, нахмурясь, продолжала буравить Фрею глазами. Через некоторое время она кивнула и внешне как будто смягчилась, да и заговорила почти участливо:
— Мне не стоило так говорить, Фрея, но и вы нас поймите: ситуация чрезвычайно деликатная. Я не могу рисковать. Слишком много поставлено на кон.
Фрея перевела с нее взгляд на Флина. Повисла пауза, а потом…
— Вы — шпионы, я права?
Кирнан разжала руки, пригладила юбку и снова уложила их на коленях.
— Я работаю на Центральное разведывательное управление, в отделе борьбы с терроризмом. А Флин…
— Бывший шпион, — ответил тот. — Моя карьера в службе внешней разведки Великобритании оказалась краткой и далеко не блистательной. В конце концов там решили, что мир будет целее, если я продолжу трудиться над керамикой и папирусами. Правда, меня научили стрелять, так что не совсем зря потратил время.
На краткий миг он встретился глазами с Фреей, но тут же их отвел.
— А Алекс? Она тоже…
Кирнан покачала головой.
— Твоя сестра была ученой, а не шпионкой. Она нам помогала, но не более. Как и Флин, кстати.
— Помогала в чем, Молли? Во что, черт возьми, вы втянули мою сестру?
Кирнан выдержала ее взгляд, нервно коснулась золотого крестика на шее.
— Пожалуй, пора рассказать вам об операции под названием «Пожар в пустыне», — произнесла она. — Из-за нее мы сейчас здесь сидим, из-за нее я последние двадцать три года живу в Египте и, что наиболее неприятно, из-за нее человек по имени Романи Гиргис любой ценой стремится разыскать затерянный оазис Зерзуру.
Дахла
У Захира Сабри было жилье с кухней, ванной и тремя участками земли — двумя под огород и одним под клевер для скота, — и все же настоящим домом он считал пустыню. Именно туда он отправлялся, когда у него было тяжело на сердце. Как этой ночью.
Далеко он не заезжал — на километр-другой, не больше. Его внедорожник скакал по верхушкам дюн, как челнок в волнах, единственная фара озаряла бледным светом пески. Все вокруг сливалось в темноте — ни дать ни взять смутный коллаж из дюн, камней и лунного света, однако же Захир как будто знал, куда ехать. Он прокладывал себе путь в этом невнятном пейзаже, пробирался от склона к оврагу, от каменистой площадки к полю валунов, точно по улицам ездил. Наконец, свернув в расселину между высокими дюнами, бедуин остановился перед одиноким чахлым кустом абаля.
Захир достал из машины солому и дрова, развел костер. Хворост вспыхнул, чуть только он поднес к нему спичку, — будто оранжевый цветок раскрылся с первым теплом солнца. Бедуин заварил чай в старом закоптелом чайнике, раскурил кальян. Завернувшись в теплую накидку от вечерней стужи, он смотрел на пламя, потягивал Дым из мундштука под басовитый треск костра и печальное тявканье пустынной лисы где-то вдалеке, среди тишины.
Бывало, Захир приезжал сюда с братом Саидом или сынишкой Мухсеном, своим наследником, светочем жизни. Они вместе сидели под звездами, пели старинные кочевничьи песни и пересказывали историю рода — как он пришел в Египет из аравийских земель Рашайда много веков назад. Многое изменилось с тех пор. Многое было утрачено. На месте палаток выросли дома из кирпича и бетона, верблюды уступили дорогу джипам, свободу подменили налогами, справками, паспортами и прочей бюрократической шелухой. В душе бедуины остались такими, как их предки, пустынные жители и кочевники, но возвращались к этой жизни лишь на несколько часов — чтобы напомнить себе, кто они, хоть ненадолго обратиться к своим прославленным корням.
Так и Захир, полулежа под звездами и попыхивая трубкой, мыслями обращался к истории. Особенно вспоминал он своего прародителя, Мухаммеда Вальд Юсуфа Сабри аль-Рашайда, величайшего из бедуинов, отца его племени, который на верблюдах исходил всю Сахару вдоль и поперек, пока не осталось для него ни единого незнакомого уголка, ни единой песчинки, на какую бы он не ступал.
А сколько было чудесных историй о старике Мухаммеде, сколько легенд и сказок, переживших многие колена! Только одну Захир ставил превыше других. В ней соединилось все наидостойнейшее, что он знал за своим народом и семьей. Легенда эта гласила: однажды, уйдя в самую глубь Сахары, на двести с лишним километров от ближайшего оазиса, старик Мухаммед встретил путника. Тот ковылял по песку без пищи, воды и верблюда, и только грифы безмолвно кружили над ним в ожидании его неминуемой смерти.
Путник, как оказалось, принадлежал к бедуинам Куфры, племени бану салим — кровным врагам аль-Рашайда. Родной брат Мухаммеда погиб при набеге бану, так что старик вправе был перерезать путнику глотку тем самым ножом, что висел у Захира на стене гостиной. Вместо этого же он дал ему напиться из собственного полупустого бурдюка, посадил на верблюда и семь дней вез туда, где обоих, едва живых, ждало спасение.
