Слуга принес еще чая. Четверо собравшихся еще раз прошлись по списку матчасти, подтверждая готовность всех элементов операции к срочной переброске. После этого двое удалились, оставив хозяина и Салаха наедине: Касри пошел в библиотеку работать на ноутбуке, Усман — поразвлечься с девицами, которых Гиргис держал для гостей и подручных.
— И все равно мне это не нравится, — ворчал Салах, давя окурок и тут же прикуривая новую сигарету: зажигалка висела у него на шейной цепи. — Слишком много оставляем случаю.
Гиргис улыбнулся. Им с Бутросом довелось многое повидать. Касри к ним примкнул двадцатьлет назад, Уман — только семнадцать. Зато Салах был при нем с самого начала. Они росли по соседству, в одной развалюхе Маншият-Насира. И тогда, и сейчас Гиргис считал Бутроса своим ближайшим поверенным, можно даже сказать, единственным другом — хотя, случись что, запросто перерезал бы ему глотку. Сантиментов в делах он не допускал.
— Все под контролем, Бутрос, — сказал он. — Если Броди что и откопает, мы узнаем первыми.
— Он уложил четверых, мать его! Такого никогда не было. Никогда! Поймать бы его да глаза вырезать, а не потолок здесь заплевывать!
Гиргис с ухмылкой вышел из-за стола и хлопнул напарника по плечу:
— Поверь, Бутрос, успеется. Вырежем все, что захочешь, — глаза, яйца и так далее. Девку тоже ослепим за компанию. Но не раньше, чем найдем оазис. Пока для нас это важнее всего. Как насчет партейки в нарды?
Салахеще поворчал, но потом тоже улыбнулся, допил коньяк, докурил сигарету.
— Прямо как в старые времена, — произнес он.
— Как в старые времена… — Гиргис сел в кресло напротив, достал из-под журнального столика складную доску с инкрустацией.
— Помнишь, мы пацанами играли на этой доске, — сказал Салах, помогая расставлять фишки. — Нам ее отец Фрэнсис подарил.
Гиргис улыбнулся, выкладывая фишки на игровое поле.
— Кстати, что с ним стало? — спросил он.
— Ты что, охренел, Романи? Мы же его пришили, когда он узнал про дурь и хотел нас заложить.
— Точно, точно. Вот старый балбес.
Гиргис встряхнул кости в кожаном стаканчике и выбросил две шестерки. Его ухмылка стала шире. Похоже, сегодня ему везло.
Флин и Фрея уехали от Молли в полдевятого вечера. Броди, одержимый мыслью о том, что Гиргис как-то мог их выследить, еще минут десять петлял по улицам, постоянно оглядываясь в зеркало — нет ли сзади «хвоста». Наконец они вернулись на то же шоссе, которое раньше привело их в город. Какое-то время они ехали молча, как вдруг, к ужасу Фреи, англичанин резко вывернул руль налево.
— Твою мать! — завопила Фрея, хватаясь за приборную доску: «чероки» прорвался сквозь соседний ряд и вылетел на встречную, где к нему следами трассирующих пуль слетались огни. Грянула яростная какофония из гудков; легковушки и пикапы судорожно завиляли, уходя от столкновения. Флин, стиснув зубы, лавировал в потоке встречных автомобилей, пробираясь к развязке. Там Броди пересек еще одно шоссе — последовала новая порция гудков и слепящих огней фар, — после чего, протрясясь по газону разделительной полосы, «чероки» встал в свой ряд. Не отрывая взгляда от зеркала заднего вида, Флин чуть сбросил скорость.
— Прости, — сказал он, виновато глядя на Фрею. — Хотелось наверняка убедиться.
Она не ответила — побоялась, что ее стошнит. А ведь раньше ничего, кроме трехсотметровой каменной стенки, экстримом не считала…
Они вернулись в центр Каира, проехали по мосту через Нил и свернули на широкий, запруженный машинами проспект. Наконец, преодолев бесконечные пробки и перекрестки, промчали мимо пирамид. Там городская черта заканчивалась, элитные поселки и жилые районы сменялись песком, кое-где поросшим кустарником, а уличные огни и вывески — равниной пустыни, серебрящейся в лунном свете. Все вокруг стихло и словно застыло, слышно было лишь урчание двигателя и шорох колес по асфальту. Мимо пронесся указатель «213 километров до Александрии». Флин прибавил скорость.
— Поставь музыку, если хочешь… — Он постучал по коробке с дисками под аудиосистемой. — Нам еще долго ехать.
Фрея стала просматривать содержимое коробки: странная коллекция разнообразных церковных гимнов и проповедей, среди которых попался альбом Боба Дилана «Медленный поезд». Его-то Фрея и вставила в проигрыватель. Из колонок зазвучал негромкий, размеренный ритм вступления.
— Хассан Фадави — это кто? — спросила она, откидываясь и забрасывая ноги на «торпеду». Впереди уходила в темноту цепочка габаритных огней — огненно-красные точки посреди ртутно-серого ночного пейзажа.
— Ученый, который обнаружил папирус Имти-Хентики. — Флин включил индикатор и обогнал побитый пикап. — Величайший египетский археолог. Живая легенда.
— Вы с ним друзья?
Броди стиснул колесо руля.
— Бывшие друзья, — ответил он тихим напряженным голосом. Казалось, разговор на эту тему его угнетал. — В данный момент он желает меня убить, а перед этим — кастрировать. И, честно говоря, есть за что.
Фрея удивленно изогнула бровь, тем самым подталкивая Флина к продолжению, которого не последовало, по крайней мере сразу. Археолог снова включил индикатор поворота, обгоняя микроавтобус, битком набитый женщинами в черном. В салоне джипа по-прежнему звучал скрипуче-гнусавый голос Дилана. У дороги вспыхнули и тут же исчезли несколько огромных щитов с рекламой банка Александрии, страховой компании «Фараон», джинсов «Чертекс» и лампочек «Осрам». Наконец Флин вздохнул и выключил музыку.
— До сих пор я совершил в жизни две катастрофические ошибки, — произнес он, качая головой. — Нет, пожалуй, три, если считать секс с женой одного из моих школьных преподавателей. — Он безрадостно хмыкнул. — Так или иначе, в последний раз я просчитался, когда упек Хассана Фадави в тюрьму.
Он потянулся и слегка поморщился — не то от боли (рука еще не зажила), не то от тягостных воспоминаний. По встречной полосе промчался тяжеловоз, и джип тряхнуло воздушным вихрем.
— Мы познакомились, когда я учился в Кембридже, — продолжил Флин вполголоса, не отрывая глаз от дороги. — По иронии судьбы в это самое время самолет Гиргиса с урановой начинкой рухнул в Затерянный оазис. Хассан преподавал в Кембридже, приглашенный по программе дружественного обмена. Так мы и встретились. Он взял меня под крыло на правах наставника, обучил полевой археологии. С учетом разницы в возрасте мы никогда не общались на равных, и он порой вел себя по-сволочному, но на него нельзя было обижаться — таким блестящим умам это простительно. Я бы никогда не закончил диссертацию без его помощи. А когда моя карьера в разведке накрылась тазом, именно он устроил меня преподавать в Американском университете, а также уговорил Высший совет по древностям Египта дать мне разрешение на раскопки в районе Гильф-эль-Кебира. Фактически Фадави спас мою карьеру.
— Тогда за что ты отправил его в тюрьму?
Флин нервно покосился на Фрею.
