— Танцевать я не буду! — отрезала она.
__ Ну разумеется.
— И ничего такого не… Разденусь, и все.
— Дорогая моя, я, конечно же, вуайерист, но не насильник! — с оскорбленным видом заявил Фадави. — Я хочу любоваться вашим телом, а не лапать его!
Фрея кивнула и еще раз отхлебнула мерзкий ликер, чтобы хоть как-то успокоиться.
— А потом вы расскажете мне об оазисе. Когда я закончу.
— Я — человек слова, — ответил египтянин. — И даже три года тюрьмы этого не изменили. Вы выполняете свою часть сделки, я — свою. Скоро вы все узнаете. Если я, в свою очередь, все увижу.
Он улыбнулся и поудобнее устроился между подушек. Его глаза неотрывно следили за девушкой. Фрея, избегая смотреть на Фадави, собралась с силами, затем скомандовала себе «алле», осушила остаток ликера и поставила пустой бокал на подлокотник.
— Ладно, приступим, — сказала Фрея.
Она развязала шнурки кед, аккуратно сняла сперва левый, затем правый; стянула носки и затолкала их в кеды, которые без особенной надобности выровняла, как по линеечке; сбросила кардиган, сложила его поверх кед, все это время старательно избегая взгляда египтянина и пытаясь думать о чем-то другом. Пришла очередь джинсов. Фрея спустила штанины, обнажив одну за другой стройные загорелые ноги. Несмотря на неловкость ситуации, двигалась она плавно, не без изящества, чему способствовали музыка и женский голос, лившийся из магнитофона.
Легкая часть была пройдена. На Фрее остались только блузка и трусики — последнее прикрытие. Она глубоко вздохнула и постаралась еще больше отстраниться от происходящего, мысленно унестись из комнаты, представить себя в какой-нибудь совершенно другой обстановке. Ни с того ни с сего вспомнилось, как они с друзьями катались на досках в заливе Бодега-Бэй, к северу от Сан-Франциско, и мимо проплыла большая белая акула, взрезая воду плавником, словно острием ножа. Фрея ухватилась за это воспоминание и, отвернувшись от Фадави, принялась расстегивать блузку. Они всей командой тогда сбились в кучу для самозащиты и гребли сто метров до берега, а акула так и кружила вокруг. Фрея совершенно забылась и почти медитативно продолжала раздеваться — стряхнула с плеч блузку, открывая ровную, смуглую от загара спину. Затем подцепила резинку белых трусиков и уже потянула вниз, скользя тканью по гладким округлостям ягодиц и бедер, когда вдруг позади нее прозвучало: «Хватит!» На секунду она растерялась, забыв, где настоящее, а где воспоминания.
— Достаточно, — произнес голос. — Прошу вас, остановитесь.
Фрея натянула трусики и полуобернулась, прикрыв рукой грудь, — узнать, что не так, чего еще он от нее хочет. Фадави, скорчившись среди подушек, умоляющим жестом выставил ладонь, а другую руку прижал ко лбу. Он больше не улыбался. На его лице появилась озадаченная гримаса, словно он только что очнулся от кошмара.
— Не знаю, о чем только я думал, — пробормотал он. Всю его игривость как ветром сдуло, в голосе слышалась робость. — Никогда себе не прощу. Заставить вас… пожалуйста, оденьтесь! — Он поднялся, отводя глаза, выключил магнитофон и остался у стола, спиной к Фрее. — О чем только я думал, — твердил египтянин. — Не прощу себе. Не прощу.
Фрея на миг растерялась, а потом бросилась одеваться — натянула рубашку, запрыгнула в джинсы, радуясь, что все закончилось и вместе с тем, как ни странно, расстраиваясь— как будто она и впрямь хотела раздеться. Еще ей было немного тревожно — не передумал ли Фадави рассказывать об оазисе, о своих находках.
— О чем только я думал… — повторял Хассан Фадави как заведенный. — Никогда себе не прошу.
Фрея натянула носки, кеды, стала надевать кардиган, но, взглянув на Фадави, накинула кардиган ему на плечи. Ей вдруг стало ужасно жаль несчастного археолога. Он в ответ пробормотал что-то благодарственное и закутался поплотнее. Воцарилась неловкая тишина: Фадави не отрывал взгляда от столешницы, Фрея следила за Фадави.
— Он, наверное, вам небезразличен, — произнес египтянин чуть слышно. — Флиндерс. Если вы готовы пойти на такое… — Должно быть, он много для вас значит.
Фрея тряхнула головой.
— Видите ли, Флин здесь ни причем. Я делаю это ради сестры. Это она многое для меня значила.
Фадави поднял на гостью взгляд — виноватый, пристыженный, — зашаркал в обход стола к стеллажу и, проведя рукой по книжным корешкам, достал с полки томик. Фрея мгновенно узнала обложку: одинокая фигурка в синих долгополых одеждах на вершине дюны словно несет на голове громадный рубиновый диск солнца. Это была книга «Юная Тин Хинан», рассказ ее сестры о годе жизни среди туарегов северного Нигера. А вот и фотография сестры на обороте: Алекс выглядит такой свежей, такой молодой…
— Нас Флиндерс познакомил. — Фадави сел в кресло у стола и поплотнее запахнул кардиган. — Пять или шесть лет назад. С тех пор мы поддерживали контакт. Она прислала мне экземпляр своей книги. Выдающаяся, необыкновенная женщина. Какое несчастье, что ее больше нет. — Он на мгновение возвел глаза к небу и помолчал. — Еще мне очень жаль, что… Нет, я себе не прощу того, чему вас подверг. Не прощу.
Фрея махнула рукой — мол, ничего не случилось, а значит, и извиняться незачем.
— Я хотел досадить Флиндерсу, понимаете? — Египтянин открыл ящик письменного стола и что-то сосредоточенно искал в нем. — Взбесить его хотел. Он же у нас джентльмен. Вот я и решил с ним поквитаться таким образом — за суд, за тюрьму… Но заставлять вас…
Он сокрушенно покачал головой и утер глаза.
Фрее хотелось напомнить ему об оазисе, расспросить о находке, но Фадави вдруг показался ей таким старым и беспомощным, таким несчастным, что она постеснялась пользоваться моментом, а вместо этого прошла к шкафу, налила ему бокал ликера и поставила рядом. Фадави неуверенно улыбнулся и сделал глоток.
— Вы слишком добры ко мне, — пробормотал он. — Правда, слишком добры.
Он еще раз отпил из бокала, закрыл верхний ящик и выдвинул следующий, потом наклонился над ним так, что из-за стола виднелась только макушка.
— Разумеется, он прав, — донесся его голос, сопровождаемый шорохом бумаг. — Флиндерс. Я сам себе навредил, сам испортил свою жизнь. Поэтому-то, наверное, и злился на него — это проще, чем признать собственную вину. Не так больно. — Фадави задвинул ящик и со вздохом выпрямился. В руках он держал пластиковую коробочку кассеты для портативного магнитофона. — Знаете, я обожаю древности — всегда обожал. Окружать себя ими, собирать эти частицы прошлого, оконца в утраченный мир… Эта зависимость губит не хуже выпивки или наркотиков. Вот и я не сумел удержаться. Такое счастье — держать их у себя… — Он снова вздохнул, как вздыхают перед кончиной — удрученно, устало; затем открыл коробку, проверил кассету внутри и протянул Фрее. — Только ее нужно перемотать. Там вся информация — об Абидосе и оазисе, о моем открытии. У вас в машине есть магнитола?
— Нет, только плейер для компакт-дисков.
— А-а… Тогда лучше возьмите вот это. — Он извлек из портативного магнитофона запись Файруз и протянул магнитофон Фрее. — Прошу вас, берите. Возвращать не надо. Это меньшее, чем я могу… — Он потупил взгляд. — Нет мне прошения… И книгу сестры тоже возьмите.
