Я и не собиралась. Они меня просто задели своим покровительственным отношением.
— А вы имеете?
— Наш клиент имеет. Он является прямым потомком последнего законного владельца «Белого лотоса».
— А откуда я знаю, что вы те, за кого себя выдаете? Документов я пока не видела, а если всем подряд на слово верить, то вот что получается! — Я демонстративно потерла кровоподтек и поморщилась.
Опять молчание, обмен многозначительными взглядами.
— Ладно, справедливо.
Алексей достал из кармана корочку, раскрыл. В руки не дал, гад. Назло ему я чуть ли не с лупой облазила удостоверение. Выяснила, что ему тридцать два года, а фамилия у него Удальцов. Название агентства «Бекасов и товарищи» показалось мне немного нелепым, но сама корочка выглядела убедительно. Еще немного потянув время, уже исключительно из вредности, я смилостивилась:
— Убедили. Меняюсь баш на баш. Вы мне тоже рассказываете все. И с самого начала.
В воздухе повисла неприятная тяжелая пауза. Очевидно, мое предложение не пришлось им по вкусу.
— Алиса, — с нажимом процедил Дмитрий. — Ты не имеешь права претендовать на эту картину.
Зол. Страшен. Давит. Давит почти физически. Кажется, снимет очки — и меня снесет его взглядом. У остальных тоже физиономии «кирпичом». Меня здесь не любят... Хвала Жужельскому за закалку, такими наездами меня не проймешь.
— Я и не претендую. Но я хочу знать правду. Это, в конце концов, нечестно! У меня убили мужа, меня похитил и мучил маньяк, я потратила почти неделю своей замечательной жизни на расследование, несколько раз выставила себя идиоткой, терпела чужое хамство. Я имею права знать все! А картину можете забрать себе.
— Не себе, а клиенту, — хмуро поправил меня очкастый.
— Да хоть папе римскому! Из-за чего весь сыр-бор-то начался?!
— Мне кажется, ты немного не понимаешь ситуации, — процедил Макс. Он по-прежнему обижался на мою шалость с лаком. — Твой муж был среди похитителей. Если хочешь избежать статьи за соучастие, лучше сотрудничать со следствием.
Я оскалилась, откинулась на спинку стула и закинула ногу на ногу. Черта с два он меня продавит!
— Я за грехи Лаптева не отвечаю.
Один бог знает, сколько бы мы так еще ругались, но вмешался Костя. Он успокаивающе положил руку Максу на плечо, что-то шепнул Дмитрию на ухо, а потом объявил:
— Почему бы и нет. Слушай.
* * *
С наследником Прохору Закрутову не повезло.
Говорят, на детях гениев природа отдыхает. Дык, не только с гением такая пакость случиться может. Вот Прохору Вениаминовичу одного сына бог послал — и того негодного.
Помнится, в свои шестнадцать помощник приказчика Прошка уже заработал первую тысячу рублей (дело было гнусное и отчасти незаконное, поэтому вспоминать об этом случае купец не любил), а ненаглядное чадо и в восемнадцать витало где-то в горних высях.
Купец Прохор винил себя.
Не стоило нанимать для мальца гувернёра-француза. Довоспитывал, лягушатник! Юного Данилу Прохоровича интересовало все что угодно, только не приход и убыток товара, не цены на мыло, не порядок на складе. Данилка мечтательно пялился в небо, цитировал похабные и бесполезные стишки. Да ладно стишки! Чадо постоянно жаловалось на «засилие мещанства и пошлости в провинции». Вот прям такими словами и жаловался! А о родительском ремесле, которое его, засранца, поило и кормило, отзывался с плохо скрываемым презрением.
Сам Прохор виноват, сам. Все хотел перед соседями грамотностью наследника хвастануть — мол, и мы, Закрутовы, хоть крестьянского корня, а все образованнее многих!
К труду же Данилка оказался и вовсе не приспособлен. Что делать с таким сыном, купец не знал, оттого сильно печалился. Старый дедовский рецепт — добрая порка — не спасал. Данила ревмя ревел, однако бестолковость из него никуда не девалась.
Решить дело помог местный губернский секретарь — Федор Никитский, человек неглупый и видевший жизнь.
— Отправь ты его в столицу, Прохор Вениаминыч. Пусть потрется среди образованных, рога пообломает. Глядишь, поймет, за кого его люди держат, — посоветовал он за кружкой пива в местной ресторации.
— Далеко как. А ну забалует? — засомневался купец. — Пьянки, девки гулящие...
— А ты учиться отправь. Пусть науки изучает. Да не абы какие, а такие, что в деле полезны. Ну и отчитывается пусть перед отцом, честь по чести.
Мысль показалась дельной, засела в голове почище занозы. Думал ее Прохор Закрутов всю весну, к лету удумал.
Надо ли говорить, как Данилка поездке обрадовался? Запрыгал, что жеребенок весной.
Сначала Прохор еще хотел сына в Москву отправить — и ближе, и роднее, и сам нередко бывает там проездом по делам торговым. Но тут уж Никитский переубедил:
— Никак нельзя, Прохор Вениаминыч! Только в столицу! Это здесь он гоголем ходит. И в Москве ходить будет. А в столице выйдет неотесанной деревенщиной.
Так и вышло, что отправился Данила Закрутов в Императорский Санкт-Петербургский университет изучать экономику и юриспруденцию.
Поначалу вроде и правда одумался. Слал длинные письма домой, скучал, успехами хвастал. Потом писать реже стал, успокоился. Ну да Гринька — доверенный слуга, что с наследничком отправлен в дорогу был, тут как тут. Все расскажет, опишет — и спокоен Прохор. В порядке Данилка. Ну пьет, бывает. Безобразничает иногда, а кто ж не стал бы? Но ведь учится!
Так вот и получилось, что первый звоночек купец прохлопал. Вот уж важность — зачастил Данилка вольнослушателем в Школу Императорского общества поощрения художеств. Конечно, картинки малевать не велика работа, но чем бы дитя ни тешилось, лишь бы училось хорошо.
И второй звоночек мимо прошел. Письмо от верного Гриньки с жалобой, что совсем от художеств этих Данилка крышей поехал: заговариваться стал, мечтает в Гималаи ехать, Шамбалу искать. Старик тогда только отмахнулся — мало ли чего по молодому делу в голову прийти парню может.
Так и получилось, что тревогу купец забил, когда уже поздно было. Художнички, картиночки — совсем обалдую голову задурили. Наследник бросил университет, часами просиживал в скрюченной позе, уставившись в пространство, а когда раскрючивало его, так садился малевать картинки.
Прохор Вениаминович лично ездил в столицу, проверять. Вернулся — запил. По пьяни чертей гонял, дебоширил в ресторации, обложил городового по матери...Много чего натворил, старый дурак. Утром вспоминать было стыдно, а забыть не получалось.
Пропал сын. Сгинул вчистую — раньше умом не козырял, теперь совсем в заумь ударился. Разговоров только про звезды да про Атлантиду с Шамбалой. А то и вовсе сидит, уставившись в одну точку, а называется это пинание балды нерусским словом «медитация».Цельную комнату в съемной квартире (лучшую! — с самым большим окном, да что на Лиговской проспект выходит) под «мастерскую» пустил. И ладно бы что-то дельное мастерил — нет, все те же картинки малюет.
