– Ну скажи! Ну пожалуйста! – заканючила я, надувая свои пухлые губки, что – я давно заметила – действует на мужчин возбуждающе.
Он глянул мне в лицо, заулыбался во весь рот, порозовел, как поросенок, но продолжал молчать.
Тогда я предложила:
– Давай сыграем в игру. – Его лицо приобрело заинтригованное выражение, что-де эта выдумщица Катя мне сейчас преподнесет. – Вижу, тебе любопытно. Слушай, я буду называть фамилии, и если угадаю, ты сознаешься, договорились?
– Пойдет. Давай.
– Иванов!
– Не-а, – покачал он головой, убив меня. Как это нет? Очень жаль.
– Нет? – на всякий случай переспросила я.
– Да нет, говорю ж.
– Блин.
– Что? Фамилии закончились? Только одну знаешь? – самым подлым образом захохотал надо мной Кирюха. Вот зараза!
Я для потехи назвала еще десяток всеразличных фамилий, под конец дошла до Пупырышкина и Шницельшнауэра, но так и не угадала. Впрочем, если бы он носил одну из двух последних фамилий, я бы незамедлительно ответила отказом на его предложение о замужестве. Екатерина Шницельшнауэр, как вам нравится? А другую и пробовать не желаю.
– Слушай, Кир, а прабабки твои не носят фамилию Иванова? Ни одна?
– Нет. Да что тебе далась эта фамилия?
– Точно нет? Ну ладно, – совсем расстроилась я, однако уже через пару секунд взбодрилась, потому что Кирилл сказал:
– Впрочем, они носят отчество Ивановны, если тебя это утешит.
– Да, утешит, еще как! – обрадовалась я, запрыгала и чмокнула его в щеку.
– Ну, женщины… – промямлил он, прикладывая ладонь к пылающей щеке, имея в виду, наверно, что все бабы шизонутые.
В моей голове сразу щелкнул рычажок: ага, на качелях, возможно, было написано «Пелагея Ивановна, 22». И вряд ли писали какие-нибудь дети, зачем им? А зачем взрослым писать на сиденье качелей? То есть вывод напрашивался сам: писали всерьез, для того человека, который будет искать что-то, опираясь на свои детские воспоминания, обязательно вспомнит эти качели и придет к ним. Вполне логично предположить, что писали именно для меня. Писал дедушка.
– А как зовут твою прабабушку?
– Баба Зина. Блин, ну говорил же тебе, пойдем познакомлю, все равно же родственниками станете!
– Почему мы родственниками станем? – не поняла я.
Кирилл покрутил пальцем у виска:
– Потому что мы поженимся!
– А-а, ну да, ну да… – отмахнулась я. – Значит, Зинаида? Это плохо.
– Почему же плохо? – не понял парень и правильно сделал: некоторые вещи нужно проговаривать про себя.
Интересно, когда дед это писал? Когда мы жили здесь, то есть семнадцать лет назад? Или уже позже, предчувствуя свою кончину? Когда он умер, мне было, по-моему, лет семь или около того. В любом случае, прошло слишком много времени, эти данные могли устареть, люди могли переехать.
– А они давно тут живут?
Кирилл задумался.
Мы как раз достигли свободной скамейки и сели. Вокруг бегали дети, играли в казаков-разбойников. У одного мальчика была очень смешная панамка, красная, с портретом Ленина. Чего только не придумывают пошивщики детской одежды! И он громче всех кричал, претендуя на лидерство, словно изображение великого вождя каким-то таинственным образом вселяло в мальчика часть личности Ульянова.
– Туда! – орал он, простирая вперед руку и не заботясь о том, что этот выпад был до того резким, что другой мальчик чуть не налетел глазом на его локоть. – Они побежали туда!
– Я сколько себя помню, они всегда здесь жили, – ответил мне Кирилл, немного отвлекшись на того же мальчика, а потом вспомнив, что еще не дал ответа.
Что-то не то… Что-то не то…
Вдруг Кирилл полез в карман.
– Чуть не забыл. У меня ведь для тебя есть подарок. Вуаля! Шоколадка. Хочешь?
Увидав в его руках плитку, я чуть не зарыдала от восторга.
– Шоколадка! Шоколадка!
– Кушай-кушай, маленькая, – погладил он меня шутливо по макушке. – Вырастешь – сама сможешь покупать, а пока бери, что дядя дает.
– Спасибо, дядя Кирилл! – тоненьким голосочком спародировала я детский альт и поводила щекой по его оголенному плечу: на Кире была надета зеленая борцовка, которая необычайно шла к его глазам и рыжим волосам.
Ребятня с удивлением пронаблюдала сей спектакль, и «Ленин» догадался:
– Они, наверное, больные. У моей тетки сын тоже дебил. Но она сильно ругается, когда я его так называю.
– А ну пшли отсюда! – с нарочитой злостью выкрикнул Кирюха и, приподнявшись, топнул ногой, словно собирался подбежать к ним, чтобы накостылять. Малявки тут же бросились врассыпную.
Я же вспомнила момент нашего знакомства, когда рассыпала шоколадки по полу супермаркета. Вот, блин… Как я могла забыть? Когда Кирилл рассказывал о сестре своей прабабушки, он говорил, что называет ее «тетя Поля». Насколько мне известно, Поля – это и Полина, и Пелагея.
Пелагея Ивановна, 22!
Я как подскочила:
– Идем знакомиться с твоими родными! Быстрее!
– Ну наконец-то! – обрадовался Кирюха.
Я, как пружинка, подскочила с места и потянула его за собой. Через тройку семимильных шагов у меня зарычал мобильный.
Покопавшись в сумке, я извлекла LG и прочла на экранчике «Бориска-Лысый-Друг». Это одно из прозвищ нашего с Юлькой любимого служаки – следователя Акунинского.
– Да, Борис Николаевич?
– Екатерина Михайловна, срочный разговор.
Из того, что дядя Борис обратился ко мне по имени-отчеству, я заключила, что в комнате он не один. Почему же он не смог дождаться, когда выйдут люди, чтобы позвонить мне? Неужели это настолько срочно?
– Я сейчас немного занята.
– Это очень срочно, вопрос жизни и смерти! – подтвердил он мою догадку. Кстати, таким жестким, как сейчас, он уже был пару раз за всю историю нашей нежной дружбы, но вот таким взволнованным – наверно, никогда. Только, может, года два назад, когда нас с Юлькой едва не прикончил злостный маньяк-убийца. – Ты одна, говорить можешь?
Я покосилась на выжидающего Кирилла.
– Нет, я не одна.
– Избавься от тех, кто рядом! Немедленно! При разговоре никто не должен присутствовать, слышишь?!
– Да слышу, не орите вы! То есть ты! Блин, я от испуга забыла, как к вам обращаюсь…
– Да как бог на душу положит! Так и обращаешься! – перешел на личности Акунинский, но тотчас исправился: – Они ушли?
– Нет!
– Так поторопись!
– Сейчас!
