Я покачала головой, не соглашаясь с простотой сделанного вывода:
– А чайник? Она его зачем-то вскипятила. И бабка сказала, что она нас ждала в гости. Выходит какая-то ерунда. И посмотри, как она висит: разве не удобнее было бы повеситься просто на веревке? Да на какой-нибудь добротной, а не на этом шнурке? Зачем вообще этот фокус с косой? Точно она сама над собой насмехается.
– Да нет, тут все чисто, – спорил со мной друг и «будущий муж». – Гляди: стул валяется – раз, Машка говорит, она грозилась покончить с жизнью – два, предсмертная записка – три.
– Что? – удивилась я. – Какая еще записка?
– А вон, на тумбе возле кровати. По крайней мере, это лист, на котором сверху лежит ручка, и вроде он исписан.
Мы приблизились и удостоверились в Кирюхиной догадке: это взаправду было предсмертное письмо.
«Я ухожу… Но не где свет —
Я ухожу туда, где тьма.
Любви на свете больше нет,
А горем напилась сполна».
– Задави меня кузнечик! – подпрыгнула я. – У вас что, правда факультет поэзии?
– Я ж говорю! – поддакнул Кирилл и резюмировал: – Самоубийство. На самом деле, ты права: тут что-то есть. Да, я слышал, что она убивалась по тому парню, но через пару дней стала такой, как была. Вообще перепады настроения всегда были ее особенностью. Она избрала себе стиль этакой экспансивной девицы, чтобы выделиться на факультете, и все ее так и воспринимали. Суицидальные наклонности, особенно показные, если верить психологии, у таких натур встречаются чаще, но я лично ничего такого не замечал. И, когда Машка говорила нам это по дороге, как-то не очень верил, что она натурально хочет застрелиться. – Что ж, в этом мы были солидарны: меня посещали те же мысли, что и Кирилла. – А помнишь, какой она веселой была в тот день, когда мы пришли в гости?
– Да, – кивнула я.
– Но других вариантов я не вижу. Получается, самоубийство.
Я отметила еще одну странность:
– Маша говорила про Дианкино поведение, а бабушка ничего такого не заметила. Что же, запугав Машку, она на минуту снова стала обыкновенной, спустилась вниз за чайником, поговорила с бабушкой, сообщила, что мы придем, а потом в нее снова что-то вселилось, она поднялась к себе и повесилась? Да еще и таким способом? И вообще, как это понимать: «Она вас ждет», – сказала бабка. То есть Маша перед уходом сказала ей, что приведет помощь в твоем лице? Но она не могла знать, что найдет нас вместе.
Кирилл пожал плечами:
– Может, Дианка сказала, что к ней придут друзья, вот баба Клара и не удивилась, увидев и тебя на пороге вместе с нами.
– Надо поговорить с Машей, – твердо сказала я, но следом выяснилось, что Кирилл велел ей идти домой и она совету вняла, по крайней мере, в доме ее к этому времени уже не было.
Тут послышались полицейские сирены, я решила бросить последний взгляд на комнату, потому что более меня бы сюда не пустили, а хотелось все же обнаружить какую-то зацепку, чтобы знать наверняка: сама она повесилась или нет.
– Идем же, – проворчал Кирилл и уже взял меня за ладонь, но что-то меня дернуло подойти к стеллажу.
Я начала перебирать книги на известной мне полке.
– Что ты делаешь? – возмутился Кирюха.
– Помнишь книгу? Темно-зеленую? – не отрывая глаз от полки и не останавливаясь, говорила я. – Когда Диана искала карты, она упала с полки, а я подняла.
– Не понимаю, о чем ты. Какая еще книга?
До тех пор, пока менты не явились в эту комнату, я ни на секунду не переставала изучать стеллаж, но книгу со страшным символом на обложке так и не нашла. Разумеется, опера стали гневаться, что мы тут им следы портим, пришлось ретироваться с места происшествия, однако домой мы не пошли, как Мария, а остались ждать снаружи, возле крыльца. Вскоре лавочка освободилась, так как две старые сплетницы, узнав, что, собственно, случилось, побежали в дом, то ли чтобы утешить бабу Клаву, то ли чтобы удовлетворить любопытство, так или иначе, но ждали мы теперь с комфортом.
Через час мужчины сообщили нам, что это истинный суицид, выдали на руки бабке справку, велели ждать труповозку и укатили с чистой совестью. Моя же совесть, наоборот, ощущала себя прескверно, да и я вместе с ней. Что-то как-то это все мне сильно не нравилось. Наверно, из-за того, что я все же рассчитывала в будущем переговорить с умершей, дабы прояснить некоторые детали, да и вообще понять окончательный мотив ее ужасных действий, а теперь ясно осознала: переговорить с ней не удастся, и все мои вопросы останутся без ответа, так как Валерий все равно ничего не помнит и, скорее всего, уже не вспомнит. Ну и плюс к тому, опять же странен сам способ самоумерщвления. Мы бежали к дому, молясь о том, чтобы успеть отнять у Дианы револьвер, пока она себя или еще кого-нибудь не пришила, попав в дом, на минуту решили, что все в порядке и буря отменяется, и вот, открыв дверь, мы видим ее в петле из собственной косы. Что ни говорите, это очень подозрительно. Но возможно, менты и правы. Кто мог ее убить? Баба Клара все время была в доме или около него, даже когда она выходит, чтобы посидеть на лавочке, наверняка, входная дверь запирается. В окно влезть было бы очень сложно, хотя ограждение вокруг дома низкое, больше даже символическое. Но почему она вдруг решилась на это?
Причину ее неожиданного (для других) довольствия через три дня после смерти любимого я уже знала: она верила в то, что оживила его. Но сорок дней еще не прошло, откуда она могла знать, что он ее не помнит? Надо, повторюсь, поговорить с Машей, выяснить в подробностях, что подруга сказала ей перед смертью, и, как это ни прискорбно, говорить придется и с Валерием. Вдруг Диана выследила его и опытным путем установила, что он далек от того, чтобы к ней вернуться?
Мы направились по домам. Кирилл рвался проводить меня до самого дома, но мне не хотелось, чтобы Мертвицин наблюдал моего провожатого из окна, потому я категорически отказалась, сославшись на то, что от поворота мне идти всего ничего, а ему нужно поспешить к прабабкам, а то они уже, наверняка, волнуются, почему его так долго нет. После недолгих уговоров парень сдался, и от поворота я шла одна.
Валерий обнаружился в зале сидящим на диване и равнодушно пялящимся куда-то в угол комнаты.
– Тебя не было весь день, – констатировал он. Не обвинительно, не печально, а просто утверждающе.
Выключенный телевизор, отсутствующий взгляд и ровный тон заставили мои внутренности вибрировать в страхе перед ближайшим будущим. Вот он уже не помнит, как горячо мы расстались, и ему в сущности все равно, здесь я или нет. В то же время если бы это было так, заметил бы он, что меня не было целый день? Вряд ли. Выходит, его нарочитая холодность – мастерски завуалированные гнев и обида.
Мне было не за что оправдываться, потому я тихо сообщила:
– Валера, Диана умерла.
Он не поднялся, однако взгляд переместил на меня, и я увидела, что брови его приподняты.
