— А как его зовут? — спросила Рахиль, держа в руках веточку сердечных сосудов, не зная, куда бы ее пристроить в своей поэтической композиции из трех детских скелетиков.
— Его зовут Ханс, — сказал Рюйш, заливая препарат спиртовым раствором и помешивая стеклянной ложечкой.
Рюйш помнил все имена своих препаратов; если имени у него не было ввиду малого возраста или труп был неопознанным, Рюйш выдумывал имя сам или спрашивал у детей, предлагавших особенно подходящие имена.
— У нас был уже один Ханс, — сказал Генрих. У него никак не получалась горка из сухих органов, поэтому он был сердит.
— Это другой Ханс, — сказал отец. — Он немец.
— А когда его повесят? — спросила девочка, отложив веточку в сторону и помогая брату сложить его горку, и Рюйш вновь подметил ловкость, точность ее движений и главное — художественный вкус.
— Ну, я думаю, что скоро.
— А что мы из него сделаем? — не отставала любознательная девочка.
— Я еще не решил, но по-моему, у него в почках камни; думаю, они пригодятся для ваших музыкально-поэтических композиций.
В час дня, после обеда Фредерик Рюйш отправлялся в кабинет, где составлял каталоги своей коллекции. В каталоги входили детальные описания препаратов с указанием их общего вида, положения в банке или на подставке… От подробного его описания не ускользал и цвет кожи препарата, и эмоциональное описание с непременно грустной к нему надписью. Рюйш старательно перерисовывал препарат в свой каталог. В некоторых случаях он высказывал на его страницах свои научные и даже философские воззрения. Некоторые из каталогов Фредерик Рюйш посвящал высокопоставленным лицам или учреждениям. Кроме того, он вел большую переписку с другими анатомами и даже со студентами, поясняя им свои научные взгляды.
Два раза в неделю, когда открывался для публики дом Рюйша, работы уже не было. Приходилось встречать именитых гостей. Нарядно одетые Рахиль и Генрих улыбками встречали посетителей. Как очаровательно и непосредственно они держались, как нравились гостям их ангельские личики, их улыбчивость и доброжелательность… В эти минуты Рюйш особенно гордился своими детьми.
— Вот лучшие мои творения, — любил говорить он, преодолевая свою врожденную надменность.
Зато когда приходили его коллеги-анатомы, Рюйш делался важным и высокомерным, посматривая на коллег свысока. А они в свою очередь вглядывались через лорнеты в детали его препаратов, надеясь заметить хоть мельчайшие следы порчи и, если таковые находились, подзывали друг друга и любовались ими с ехидными улыбочками, колкими замечаниями, обидными шутками. В такие минуты хозяин был готов убить их всех или уж во всяком случае велеть слугам вытолкать их вон. Он сдерживался, на людях нельзя было показать свою слабость.
Но самым главным в работе, его тайной страстью было бальзамирование и заспиртовывание уродов. Всю жизнь Рюйш создавал уникальную коллекцию монстров. Его возбуждало, приводило в состояние восторга, когда в руки ему попадало уродливое тело монстра. За каждого мертвого монстра Рюйш платил огромные по тем временам деньги — десять гульденов. По всей стране разъезжали нанятые Рюйшем люди, выведывая, не родила ли какая девка из прислуги уродливого младенца. Но молва о том, что на уродах можно заработать, шла впереди скупщиков, и им пытались продать не только качественный, но и негожий товар.
В то время буржуазная Европа стремилась к обогащению любыми доступными методами. В моду входило богатство и преклонение перед ним, поэтому уродский бизнес процветал. За годы собирания монстров Рюйш организовал разветвленную сеть купцов, специализирующихся на уродах, работавших с повивальными бабками не только в Голландии, но и в других странах Европы. Трупы уродцев привозили из Парижа и Гамбурга, из Лейдена и Лондона. Это был неплохой бизнес, жаль только уродов рождалось не так много, как бы хотелось.
Рюйшу привозили разных дивных созданий: с двумя головами, сросшихся сиамских близнецов, с руками вместо ног, с двумя лицами спереди и сзади… Формы были разнообразны, фантазия природы, казалось, не имела границ, и каждый раз, взяв в руки очередного уродца, Рюйш вздрагивал от восторга, глаза его загорались, и он поскорее нес маленькое тельце к себе в мастерскую. Случалось, привозили тела и взрослых монстров. Какой смертью они умирали, Рюйша не интересовало, ведь он собирал лучшую коллекцию в мире. С пристальной тщательностью и любовью он описывал препараты в своих каталогах. Монстров Рюйш бальзамировал самостоятельно, не подпуская к ним даже детей. Разнообразные уродства, которые встречались, поражали Рюйша — попадались среди них трехногие, трехголовые и семирукие… Рюйш пытался разобраться и понять, в чем секрет ошибки природы. Он искал код, по которому можно угадать, отчего у здоровых родителей вдруг рождается монстр и что нужно сделать, чтобы формы их стали разнообразнее… Художественные фантазии Рюйша шли дальше того, что он видел. Ему хотелось, чтобы уроды рождались более интересные и разносторонние. Он мечтал, чтобы они рождались для него по его желанию, и искал этот секрет в их внутренностях и во внутренностях здоровых, рождавших монстров людей. Что нужно подрезать или проколоть, чтобы родился ребенок, непохожий на всех? Но ответа он не находил. Это была еще одна тайна, разгадать которую стремился Рюйш. И когда он разгадает ее — он знал это точно — тогда на свете не будет человека могущественнее его, человека, который будет знать, как создавать монстров. Как давать им вечную жизнь, Фредерик Рюйш уже знал.
Через неделю состоялась казнь Якоба — вора, пытавшегося выкрасть Тайну Рюйша. Его повесили на базарной площади при скоплении трех десятков зевак да десятка мальчишек — самых благодарных зрителей всякого публичного действа. К казням привыкли, и они не вызывали большого ажиотажа. Рюйш зафиксировал смерть и велел слугам ночью привезти труп казненного к нему в дом.
Как выяснилось, немцу Хансу удалось бежать из-под стражи, и сейчас его ловили по всему городу.
Якоб был уже третьим экспонатом музея, пытавшимся выкрасть секрет. Рюйш уже знал, какую позу придаст его забальзамированному телу. Через месяц тело Якоба было выставлено при входе в одну из комнат на втором этаже. Якоб сидел на стуле, привалившись плечом к стене, в полосатом каторжном наряде, и мечтательно глядел вдаль. «Якоб — вор, он украл для себя вечную молодость».
Пройдет много лет, Рюйш будет уже старым, но полным сил, известным на весь мир анатомом, а Якоб все так же будет сидеть при входе в одну из комнат с мечтательным взглядом и румяными щеками, как будто вот только со свежего воздуха присел отдохнуть. И как много лет назад, так и сейчас посетители будут вздрагивать от живого взгляда его серых глаз. Однажды один из посетителей музея, по виду иностранец, остановится возле этого препарата и долго с сожалением будет смотреть на него.
— Бедный Якоб, — негромко проговорит иностранец с сильным немецким акцентом. — Я фсял тебя, чтобы ты мог саработать… Я не тумал, что так…
В этом пузатом преклонных лет немецком бюргере трудно было бы узнать вора и пройдоху Ханса. Бежав в Гамбург и скопив немного денег, он открыл пивную. Дела его шли неплохо, вот только сильно мучили камни в почках.
