С вечеринки из морга Даша с Антоном вернулись только в час ночи. Хотя идти было не так далеко, но решили взять такси. Всю дорогу в такси Даша напевала песенку, потом хвасталась водителю своей новой курткой, потом снова пела, потом хвасталась и пела…
Когда вернулись домой, Антон отправился в ванную, включил воду, взгляд его упал на торчащий из-под ванны предмет. Антон вздрогнул, попятился к двери. Из-под ванны торчала человеческая рука. То, что под ванну целому человеку было бы не уместиться, Антон понимал, хотя и был несколько пьян. Значит, это часть человека. Морговый кошмар продолжался.
Преодолевая отвращение, Антон потянул руку за палец… На ощупь она была твердой, из нее выпал какой-то листок. Антон вынул из-под ванны руку… она оказалась резиновая и пустая внутри, внешне удивительно копируя настоящую человеческую конечность. Антон вздохнул облегченно, от сердца отлегло.
— Твоя, что ли, шутка дурацкая? — спросил он, входя в комнату, где Даша, сидя на диване, смотрела телевизор, перещелкивая с программы на программу.
Антон бросил руку рядом с ней на диван.
— Ой, какая прелесть! — воскликнула девушка. — Ты ее для меня, Антоша, в морге стащил? — Даша взяла ее. — А-а-а… — разочарованно протянула она. — Не настоящая…
Из ее слов Антон понял, что эта рука не ее рук дело. Значит, в то время когда они отсутствовали, кто-то залез к ним в квартиру и оставил этот подарок, Антон вернулся в ванную и тут заметил сложенный листок бумаги, который выпал из резиновой длани. Он развернул его и прочитал: «Оставь свою затею, сынок, иначе эта часть будет от человека… И человек этот — ты».
Глава 18
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЁНЕЕ
Последние слова:
— Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте.
Сократ
Утром я проснулся рано — в одиннадцать часов. Для меня это рано, потому что проспал всего три часа, а потом лежал в постели и мучился. Мучила совесть, мучила любовь, мучил сюжет романа, мучили две мухи, садившиеся на лицо, мучила духота… Мучило все, что могло мучить.
Надев халат, я вышел в кухню. Марина не спала. Удивительная девушка, как зомби — я вообще не видел, чтобы она когда-нибудь спала.
— Как хорошо, что вы проснулись. Вы по утрам студень едите?
— Я ем его всегда, — улыбнулся я, борясь с сильным желанием обнять и поцеловать девушку.
Зазвонил телефон. Я поднес трубку к уху.
— Позовите, пожалуйста, Марину, — попросил мужской голос.
Я насторожился.
— Какую Марину? Вы не туда попали.
— Я вчера заходил, дома ее нет; значит, она у вас. Не заставляйте меня говорить вам гадости.
— Что, это меня? — подошла Марина, встревоженно на меня гладя.
— Да, тебя. — Я протянул трубку.
— Ну чего ты звонишь! — злобно закричала она в трубку. — Я же тебе сказала — между нами все кончено. — Прижимая трубку к уху, она пошла в свою комнату и притворила дверь. — Да, люблю! — слышал я уже приглушенно. — Да, не хочу, никогда!..
Черт! Как было приятно слышать такие слова очаровательной девушки! Они сразу подняли мне настроение. Какое счастье, что кто-то на этом свете тебя любит по-настоящему, страстно… как, впрочем, и ты сам.
Марина вернулась расстроенной.
— Друг твой звонил?
— Да, — ответила она сердито. — Идиот!
— А как его, кстати, зовут? Ты нас не представила.
— Циркач.
— Понятно, Циркач так Циркач. Давай позавтракаем, потом я пойду к Николаю Николаевичу в милицию, расскажу, что вчера эти двое попсарей приходили.
— Может, не нужно в милицию, — проговорила Марина, раскладывая студень по тарелкам. — Опять путаница какая-нибудь начнется.
— Что значит «не нужно»?! — Я поднял брови. — Там неизвестно что с твоей матерью вытворяют, а ты говоришь «не нужно».
Марина поставила передо мной тарелку.
— Я не верю, что они помогут ее найти, да и вообще…
— Что «вообще»?
— Ну может, она действительно на юге отдыхает в санатории.
— Я не понимаю тебя, Марина. Поясни, пожалуйста.
— Да нет, я так… Вы на меня внимания не обращайте. Мне сейчас нужно будет уйти ненадолго, — сказала она, потупившись и глядя в тарелку.
— С Циркачом встречаться? — Голос мой прозвучал как-то глухо, и я, чтобы скрасить неловкость, закашлялся.
— Да, — сказала Марина, и ее голос тоже как-то дрогнул, или мне это только почудилось.
— Понятно.
Я молча ел студень, в первый раз в жизни без удовольствия, Марина тоже молчала.
— Вы не подумайте, — вдруг сказала она, подняв голову от тарелки и прямо глядя мне в глаза. — У меня с ним уже все кончено.
Как восхитительно прозвучали для меня эти слова! Я с трудом удержал улыбку.
— Возьми ключи, на стене возле зеркала висят… если вернешься раньше.
Николай Николаевич был в кабинете один.
— Ну рассказывай, — сказал он, как только я сел за стол.
Я рассказал, как приходили два головореза и набили мне лицо. Рассказал я и о телефонном звонке, после которого они тут же ушли, осыпая меня извинениями и воздушными поцелуями. Николай Николаевич, сидя за столом, слушал внимательно, иногда уточняя детали.
— Дело запутывается, — сказал он, когда я закончил. — Я был уверен, что все гораздо проще. Любовь молоденькой девчонки к известному писателю…
— Ну, известному — это уж слишком… — перебил я, но Николай Николаевич не услышал моих слов и продолжал:
— Ну знаешь там, шуры-муры, придумала историю с похищением, чтобы к нему переселиться, пока жена в отпуске, устроила бардак, ну и все такое прочее… Но откуда эти типы взялись? Мы их по картотеке пробьем, но у меня профессиональное чувство, что у нас на них ничего. Кроме того, мы выяснили, что Татьяна Владимировна в санаторий отправилась не по путевке, а дикарем. И где именно остановилась, выяснить пока не удалось. Но мы ведем работу в этом направлении: не потому, что бардак там в квартире навели, а потому, что этим исчезновением заинтересовался знаешь кто — Александр Сажин. Ну помнишь, я тебя знакомил, у меня в кабинете сидел Александр Петрович с золотым зубом. А он просто так интересоваться ничем бы не стал, а здесь вцепился, как бульдог — информацию ему подавай. Значит, знает что-то. Поэтому мы свои ресурсы подключили. Работаем, ищем. А твои вчерашние хулиганы только подтверждают то, что мы на правильном пути. Выяснили также, что у Татьяны Владимировны с работы исчезли важные документы. Там тоже свое расследование. Так что машина заработала, ну и все такое.
— А мне теперь что делать?
