Бауэрс, казалось, совсем не удивился, что вместо лыжных палок в обеих руках у него оказалось по ледорубу. Он бросил один из них Скотту, повернулся к глыбе льда, стоявшей на сцене, и, размахивая ледорубом, начал рубить ее. Оркестр играл что-то бравурное, зал гремел, рычал и взвизгивал, а доктор Уилсон в это время рассказывал про интересные свойства льда.
— Бедняга, — сказал капитан Скотт, вытирая пот со лба, — похоже, конец его уже недалек.
— Поспешите же, капитан, мы должны его спасти.
— Молодцы, ребята, налегайте сильнее! — проревел с галерки белый медведь.
— Мы все в руках Божьих, и без его милости нам не спасти этого несчастного, — мрачно сказал доктор Уилсон. От ледорубов летели искры, но казалось, мужественные полярники никак не могли расколоть ледяную глыбу. — Друзья, давайте возьмемся за руки и помолимся о Его милости.
Не все в зале знали молитвы. Пингвины спели «Ромашка, ромашка, открой мне мою судьбу», кто-то прочитал клятву верности, кто-то — просто стихи, но вдруг из-под купола театра появилась и стала спускаться вниз огромная цепь, на которой болтался человек в вечернем костюме и смирительной рубашке. Все замолкли, глядя, как человек извивается, трепещет, бьется на цепи, — вот он освободился от рубашки и скинул ее вниз, на сцену, и потом попытался снять с себя наручники: секунда — и они полетели вслед за рубашкой. Человек поклонился аудитории с высоты нескольких метров и, изящно изогнувшись, сделал пируэт и приземлился на сцену. Из шляпы у него, к изумлению и восторгу аудитории, вылетели сорок розовых голубей и закружили над сценой.
— Мне кажется, джентльмены, что в этом случае традиционные методы не сработают, — сказал прибывший таким странным образом Гудини (а это был именно он) оторопевшим полярникам. Он засучил рукава фрака и блистательно улыбнулся в камеру. — Я сам чуть не погиб дважды, когда пытался провернуть этот трюк. Ну да ладно, за дело! — Он выхватил из воздуха паяльную лампу и пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. — Ассистенты, на сцену!
На сцену выбежали пять китайцев в алых робах и черных шапочках, вооруженные пилами и отбойными молотками. Гудини бросил пистолет в зал — к восторгу пингвинов, он в воздухе превратился в живого, извивающегося лосося — и выхватил ледоруб из рук капитана Скотта.
— Эй, вы, — крикнул он в зал, — помните, что субъект пролежал подо льдом без воздуха в течение четырех тысяч шестисот шестидесяти пяти дней двенадцати часов двадцати семи минут и тридцати девяти секунд, абсолютный рекорд всех времен. — Он бросил ледоруб обратно капитану Скотту и погладил рыжего кота, который сидел у него на плече.
— Маэстро, прошу вас, начинайте!
Китайцы, под предводительством Бауэрса, принялись весело рубить, пилить и выжигать лед под бравурную музыку оркестра. Посреди сцены расползалась огромная лужа к удовольствию пингвинов; вода капала прямо в оркестровую яму. Капитан Скотт пытался успокоить своего пса Османа, который заходился от лая, пытаясь броситься на рыжего кота, сидевшего у Гудини на плече.
Таинственная фигура, вмерзшая в лед, находилась уже лишь в нескольких сантиметрах от поверхности.
— Держись! — заорал с галерки белый медведь.
Другой медведь поднялся на задние лапы. Он выхватил из-под мышки розового голубя, оторвал ему голову и швырнул окровавленный комок на сцену.
Харриет никак не могла увидеть, что же происходило на сцене, хотя знала, что это было очень важно. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, потом стала подпрыгивать, но заглянуть за спины пингвинов, которые были гораздо выше ее, ей не удавалось. Несколько пингвинов встали с мест и, переваливаясь, направились к сцене. Их клювы смотрели в потолок, глаза, казалось, были полны сочувствия. Харриет бросилась к сцене вместе с ними, но тут ее сильно толкнули в спину, и она почувствовала на зубах маслянистый вкус пингвиньих перышек.
Со сцены раздался ликующий вопль Гудини:
— Дамы и господа, мы его достали!
Толпа рванула на сцену. Не зная, что ей делать, Харриет беспомощно огляделась и увидела, как из-за кулис на сцену выбегает взвод полицейских с наручниками и пистолетами в руках.
— Сюда, офицеры! — сказал Гудини, выступая вперед и элегантно взмахивая рукой.
И внезапно все головы повернулись к Харриет. В зале наступила зловещая тишина, прерываемая только стуком падающих со сцены капель. Все уставились на нее: капитан Скотт, и удивленный маленький Бауэрс, и Гудини с его взглядом василиска, и пингвины — все наклонились к ней, и кто-то протягивал ей какой-то предмет, говоря: «Это целиком зависит от твоего решения, дорогая…»
Харриет в панике вскочила с тахты, дико озираясь по сторонам.
— Ну, Харриет, — сказала Эдди в своей обычной резковатой манере. — Куда же ты вчера пропала? Мы ждали тебя в церкви.
Она развязала ленты фартука, аккуратно повесила его на крючок и, не обращая внимания ни на всклокоченные волосы Харриет, ни на то, что внучка заявилась к ней в понедельник утром все в том же воскресном платье, присела к столу и стала намазывать тост маслом. Эдди была в необычно приподнятом настроении и разодета не ко времени: темно-синий летний костюм и такие же туфли.
— Я уже собиралась начать без тебя, — продолжала она, придвигая Харриет тарелку с тостами, — а где Алисон? Она что, не придет завтракать? Я сейчас уезжаю на встречу.
— Какую встречу?
— В церкви. Твои тетушки и я собираемся поехать в путешествие.
Харриет навострила уши. Это было что-то новенькое, тетушки в жизни никуда не уезжали из города. Тетя Либби за всю свою жизнь так ни разу и не выехала за пределы штата Миссисипи. Все тетушки ужасно волновались, что от непривычной воды у них расстроятся желудки, что они не смогут заснуть в мотелях, а как же их растения, их кошки? Ну а что, если машина сломается? Или кто-нибудь вдруг заболеет?
— Мы все едем в августе, — сказала Эдди. — В Чарлстон. На историческую родину, так сказать.
— Ты поведешь машину? — осторожно спросила Харриет.
Хотя Эдди этого не признавала, зрение у нее было уже не то, что раньше, да и сосредоточиться ей не всегда удавалось. Сколько раз Харриет вжималась в сиденье, когда бабка пролетала на красный свет, перегораживала движения или оборачивалась назад, чтобы поболтать с сестрами, воркующими на заднем сиденье. Те же весело щебетали и, как и сама Эдди, совершенно не осознавали опасности. Харриет в такие минуты ужасно жалела измученного ангела-хранителя Эдди, что парил над олдсмобилем, с огромным трудом уберегая его от лобового столкновения на каждом втором перекрестке.
— Все дамы нашей церкви поедут, — сказала Эдди, с хрустом вгрызаясь в тост. — Этот мальчик Рой Дайл из компании по продаже «шевроле» дает нам напрокат автобус. И водителя. Я и сама могла бы вести автобус, но водители нынче пошли совершенно сумасшедшие. Ты бы видела, как они ездят…
— А что, и Либби едет?
