Пембертон разговаривал с ней ласковым, слегка снисходительным тоном — как с котенком, который его только что оцарапал. Харриет состроила ему злую гримасу и плеснула в лицо водой.
Пем пригнулся.
— Что это с тобой? — спросил он, смеясь. Пем слишком хорошо знал, насколько он неотразим, — со своими синими глазами и золотыми волосами, он походил на морского принца из поэмы Теннисона:
Кто этот
Смелый герой,
Что сидит один,
Что поет один
Под водой в золотой короне
На хрустальном троне?
Пем схватил Харриет за лодыжку и легонько дернул, потом брызнул на нее водой и завертел головой так, что брызги разлетелись во все стороны.
— Ну? — сказал он насмешливо. — Где мои деньги?
— Какие еще деньги? — спросила Харриет в изумлении.
— Как «какие»? Это же я научил тебя гипервентиляции легких. Ты знаешь, сколько за это платят богатенькие тети в элитных клубах?
— Подумаешь — научил! Я сама каждый день тренируюсь задерживать дыхание.
— Харриет, я удивлен и разочарован. Мне казалось, у нас был договор.
— Не было никакого договора! — вскричала Харриет, которая терпеть не могла, когда ее дразнили.
Пем рассмеялся.
— Ладно, проехали. Вообще-то это я должен платить тебе за уроки. — Он подержал голову под водой, затем потряс пшеничными кудрями, разбрызгивая вокруг себя голубые капли. — Скажи мне, — продолжал он, — твоя сестра все еще переживает из-за свой старой кошки?
— Ну да, наверное, а что? — с подозрением спросила Харриет; интерес Пема к сестре оставался для нее полной загадкой и поэтому безмерно раздражал.
— А то, что ей нужен щенок.
— Щенок? Вот еще глупости, зачем ей щенок?
— Ну, щенка можно научить всяким трюкам, которым кошек в жизни не научишь. Кошкам все тренировки до лампочки.
— Алисон самой все до лампочки, — проворчала Харриет.
Пем посмотрел на нее с каким-то странным выражением. Его глаза на фоне бассейна казались невероятно синими.
— Вот поэтому ей и нужен щенок, — сказал он загадочно, — я тут видел объявление в клубе, продаются щенки чау-чау.
— Но Алисон предпочитает кошек!
— А у нее когда-нибудь была собака?
— Нет.
— Ну вот видишь, она сама не знает, что теряет. Послушай, кошки — это совсем неинтересно. Они только делают вид, что все понимают, а на самом деле просто сидят и зырят, без смысла и толка.
— Только не Винни. Она была гениальной кошкой.
— Ах, ну да, конечно, я и забыл…
— Нет, правда, правда! Она понимала все до единого слова, все, что мы ей говорили, и знаешь, она и сама пыталась с нами разговаривать. Алисон все время с ней занималась. Она могла бы говорить, просто у нее рот был устроен совершенно иначе, чем у нас, звуки выходили другими.
— Господи боже, — пробормотал Пем, переваливаясь на спину.
— Нет, правда, послушай, — заговорила Харриет, — она все-таки научилась кое-что говорить.
— Ну что, например?
— Например, «нос».
— «Нос»? Зачем надо было учить кошку слову «нос»?
— Алисон хотела начать с самого простого, с обозначения предметов. Она садилась напротив Винни, трогала ее за нос и говорила «это нос, у всех есть нос, у людей и у зверей». Потом трогала себя за нос и тоже говорила «нос». И так раз сто подряд.
— М-да, видимо, дел у нее было немного.
— Это уж точно. Они могли так весь вечер просидеть. Зато потом, когда Алисон дотрагивалась до своего носа, Винни тянулась лапкой к мордочке и говорила… Да прекрати ты смеяться! — Харриет шлепнула Пема ладонью по плечу, когда он зашелся смехом. — И она мяукала что-то, что очень напоминало слово «нос». Я не вру. Спроси Алисон!
— Да ну тебя! Только потому, что кошка что-то мяукнула…
— Не что-то, а «нос», я сама слышала, а Алисон записала на магнитофон. У нее несколько пленок записано. И еще Винни знала время. Каждый день ровно в два сорок пять она начинала скрестись в кухонную дверь, чтобы Ида Рью ее выпустила, потому что она всегда встречала Алисон из школы.
Пем опять нырнул, чтобы пригладить волосы, потом зажал нос пальцами и с шумом прочистил уши.
— А почему Ида Рью меня не любит? — весело спросил он.
— Не знаю.
— Она никогда меня не любила, даже когда я приходил играть к Робину. Я помню, как она гонялась за мной по двору с розгой в руке.
— Она и Хилли не любит, — сказала Харриет.
— А кстати, что там у вас произошло с Хилли? Вы поссорились? Он уже не твой мальчик?
— Мальчик? Да он никогда не был моим мальчиком! — в ужасе закричала Харриет.
— Ну не знаю, сам Хилли другого мнения, — ухмыляясь, проговорил Пембертон.
Харриет смолчала. Видимо, Хилли поддался на подначку и наговорил лишнего. Но ее так просто не проведешь, как бы Пем ни хитрил.
Мать Хилли и Пембертона, миссис Марта Халл, прославилась на весь город тем, что совершенно не умела воспитывать своих сыновей. Ее обожание доходило до абсурда — соседи годами судачили о ее немыслимых методах воспитания. Конечно, в случае с Хилли делать выводы было еще рано, но Пембертон был живым подтверждением ошибок родительской науки: его неспособность продержаться на любой службе дольше месяца стала в городе притчей во языцех. И немудрено, качали головой соседи: чего еще можно ожидать от парня, который в течение трех лет ел только шоколадный торт? Мамочка не могла отказать любимому чаду — каждый день она закупала на рынке дорогостоящие ингредиенты, а потом стояла у плиты в течение нескольких часов, выпекая свой очередной кулинарный шедевр. Тетушки многократно вспоминали случай, когда Пембертон отказался от ланча, будучи в гостях у Либби. «Представляешь, дорогая, он стучал по столу кулаком, что твой Генрих Восьмой, и орал: а мамочка всегда дает мне шоколадный торт. Я бы ему ремня дала хорошенько, вот что!»
Удивительно, что напичканный шоколадным кремом Пембертон вырос красивым парнем с прекрасной фигурой и сохранил в целости все свои зубы, но совершенно неудивительно, что он стал вечным укором славе своего отца.
Отец Пема был ни больше ни меньше ректором Александрийской академии, причем не из тех отставных солдафонов, которые получают удовольствие, лично приводя в исполнение порку вымоченными прутьями, и наводят ужас на учеников одним своим видом. Нет, мистер Халл сам преподавал химию в старших классах и большую часть времени проводил в своем кабинете, изучая проблемы воздействия человечества на верхние слои атмосферы. И хотя он держал школу в идеальном порядке, а детей в строгости, его собственный сын, казалось, ни в грош его не ставил. Пем мог позволить себе уничижительные высказывания в адрес отца в присутствии большого количества гостей, постоянно старался его уколоть или унизить. Доходило и до того, что обычно невозмутимый отец разражался гневной тирадой, упоминая все явные и скрытые недостатки сына, что вызывало у присутствующих чувство неловкости, но Пему было хоть бы что — увещевания Халла-старшего на него явно не действовали.
