— Знаешь, Ричард…
— Тебе определенно стоит ее захватить. Бутылку, я имею в виду, — закончил Генри.
Его безапелляционный тон меня разозлил:
— Ты вообще в курсе, что он болен? Это называется медвежья услуга…
— Ричард, он прав, — вмешался Фрэнсис, стряхивая пепел в горсть левой руки. — Поверь мне, я кое-что знаю об этом. Опасно так вот взять и в одночасье бросить пить, развивается абстинентный синдром. Бывает, от этого умирают.
До сих пор мне как-то не приходило в голову, что пьянство Чарльза зашло настолько далеко. Я постарался скрыть смятение:
— Ну, если все так плохо, в больнице ему помогут, правда ведь?
— Помогут? — выгнул бровь Фрэнсис. — Хочешь, чтобы его перевели в наркологическое отделение? А ты знаешь, каково это? Когда моя мать первый раз лечилась от алкоголизма, она чуть с ума не сошла. Ей мерещились черти, она несла несусветную чушь и кидалась на медсестру с кулаками.
— Сердце разрывается при мысли о том, что Чарльз попадет в лапы наркологов Катамаунтской мемориальной больницы, — произнес Генри, доставая из ящика пузатую литровую бутылку, где оставалось чуть меньше половины.
— Спрятать такую будет довольно сложно.
— Можно во что-нибудь перелить, — предложил Фрэнсис.
— Не стоит — протечет, чего доброго. Проще купить новую — желательно плоскую.
Небо затянулось серой пеленой, слегка моросило. Генри в больницу не поехал, сославшись на какое-то важное дело, и мы завезли его домой. Выйдя из машины, он протянул мне стодолларовую купюру:
— Вот. Передайте Чарльзу привет. И пожалуй, купите ему цветов.
Опешив, я машинально взял банкноту, но Фрэнсис выхватил ее у меня и сунул обратно Генри.
— Прекрати, — прошипел он.
— Нет, возьмите.
— Ну разумеется — сейчас поедем и купим цветов на сто долларов. Может быть, еще оркестр нанять?
— Не забудьте купить виски, — холодно напомнил Генри. — Оставшейся суммой распоряжайтесь по своему усмотрению, можете просто отдать ему деньги. Мне все равно.
Сунув купюру мне в руки, он аккуратно закрыл дверцу. Этот тихий щелчок был куда оскорбительней пощечины.
Мы купили плоскую бутылку «Катти Сарк», корзину фруктов, коробку птифуров и китайские шашки, а потом все же наведались в цветочный магазин — где, вместо того чтобы скупить весь запас гвоздик, выбрали красный горшочек с великолепной тигровой орхидеей.
По пути я поинтересовался, удалось ли Фрэнсису встретиться с Камиллой.
— Ох, не спрашивай, одно расстройство. Да, удалось. У Генри.
— И как она?
— Нормально. Слегка озабочена, но выглядит неплохо. Сказала, с решительным таким выражением, чтобы я ни в коем случае не сообщал Чарльзу, где она. Я хотел поговорить с ней наедине, но Генри, естественно, не пожелал оставить нас вдвоем ни на секунду.
Поморщившись, он полез в карман за сигаретами:
— Возможно, прозвучит несколько абсурдно, но, пока я не увидел ее собственными глазами, мне было немного не по себе. Были мысли, уж не случилось ли с ней что-нибудь.
Мне это тоже приходило в голову, и не раз.
— Ну, то есть… Я, конечно, не думал, что Генри убил ее, но все равно — это было очень странно: она взяла и исчезла, не сказав никому ни слова. — Он покачал головой. — Неприятная тема, но, честно сказать, иногда Генри вызывает у меня откровенное беспокойство. Особенно в том, что касается… ох, ты ведь понимаешь, о чем я?
Я понимал, что он имеет в виду, прекрасно понимал, но произнести это вслух не хватило духу ни у него, ни у меня.
Чарльза поместили в двухместную палату. Он лежал ближе к двери, за полузадернутой занавеской. Дальняя половина комнаты была открыта для обозрения — цветы на подоконнике, открытки с пожеланиями выздоровления на стенах. Ее обитатель — как выяснилось, начальник хэмпденской почты, только что перенесший операцию на простате, — сидел, облокотившись на подушки, и болтал с родственниками, которых набралось не меньше десятка. Пахло домашней едой, все шутили и смеялись, как на семейном празднике. Вслед за мной и Фрэнсисом в палату вошли две пожилые тетки с букетами. Они устремились было к почтальонской компании, но тут заметили Чарльза и, участливо переглянувшись, задержались у его занавески.
Вид Чарльза действительно располагал к состраданию. Лицо у него огрубело и покрылось мелкой сыпью, немытые волосы казались серыми. Опухший и насупленный, он лежал с капельницей и смотрел какие-то кошмарные мультики — злобные зверушки разбивали всмятку машины и колотили друг друга дубинками. Увидев нас, он попытался сесть. Тетки, похоже, умирали от любопытства, одна из них вытянула шею и в надежде завязать разговор каркнула: «Доброе утро!». Фрэнсис немедленно задернул занавеску прямо у нее перед носом.
— Дороти! Луиза!
— Идем-идем.
Шарканье, приветственное квохтанье.
— Черт бы их побрал, — хрипло прошептал Чарльз. — У него по сто посетителей на дню, и каждый норовит разглядеть меня получше, будто я уродец в спиртовой банке.
Я поспешно достал из пакета орхидею.
— Ого… Ричард, ты потратился на это ради меня?
Кажется, цветок его растрогал. Я собрался было объяснить, что это подарок от всех нас (естественно, не упоминая при этом Генри), но Фрэнсис полыхнул предупреждающим взглядом, и я промолчал.
Мы разложили прочие дары на одеяле. Я был готов к тому, что Чарльз тут же жадно приложится к виски, но он только сдержанно поблагодарил нас и спрятал бутылку в тумбочку.
— Ты разговаривал с моей сестрой? — спросил он Фрэнсиса. Вопрос прозвучал так, словно речь шла о разговоре с адвокатом.
— Да.
— У нее все в порядке?
— Вроде бы да.
— И что она сказала?
— О чем?
— Надеюсь, ты передал, что она может катиться ко всем чертям?
Фрэнсис не ответил. Чарльз принялся рассеянно листать одну из принесенных мной накануне книг.
— Спасибо, что навестили. А сейчас я что-то устал.
— Что-то он совсем плох, — сказал Фрэнсис, когда мы сели в машину.
— Может, уговорить Генри позвонить ему и извиниться?
— Какой в этом толк, если Камилла останется в «Альбемарле»?
— Она ведь даже не знает, что Чарльз в больнице.
— Что с того? Она не хочет его видеть.
Мерно поскрипывали дворники. Мы притормозили перед перекрестком. Регулировщик вдруг заулыбался и махнул нам — «проезжайте». Это оказался тот рыжеусый полицейский: по-видимому, он узнал машину Генри. Изобразив двух беспечных студентов, мы благодарно просигналили ему в ответ, а потом минут десять ехали в суеверном молчании.
