Не переживай из-за меня, я того не стою.
С приветом Фрэнсис
Судя по штемпелю, письмо было отправлено из Бостона четыре дня назад. Бросив все, я помчался в аэропорт, сел в самолет и уже через несколько часов вошел в отдельную палату больницы Бригхем-энд-Уименс. Фрэнсис — бледный как смерть, но живой — лежал, бессильно вытянув руки с забинтованными запястьями. Выяснилось, что уже после того, как он потерял сознание, в ванную заглянула горничная его тетушки.
С тех пор как он покинул Хэмпден, прошло без малого четыре года. Я был страшно рад его видеть, и, по-моему, он меня тоже. Мы без умолку болтали о всякой ерунде под уютный шум дождя за окном.
— Кстати, ты слышал, что я женюсь? — спросил он вдруг.
— Расскажи кому-нибудь другому, — засмеялся я, уверенный, что это шутка.
Но он запустил руку в ящик тумбочки и достал фотографию, с которой улыбалась голубоглазая блондинка, немного похожая на Марион.
— Симпатичная…
— Тупая как пробка! — с жаром ответил он. — Ненавижу ее. Знаешь, как прозвали ее мои кузены? Черная дыра.
— Почему?
— Потому что ее появление вызывает моментальный коллапс любой беседы.
— Зачем же ты женишься?
Фрэнсис помолчал, потом сказал, доставая сигарету:
— Я встречался с одним человеком. Он адвокат, выпускник Гарварда. Мне кажется, вы бы нашли общий язык. Правда, он любит приложиться к бутылке, но это ничего. Зовут его Ким.
— И что?
— И как-то раз мой дед застал нас вдвоем… Я раньше думал, такое только в анекдотах бывает.
Справиться с зажигалкой он не мог — большой палец не действовал из-за поврежденного сухожилия. Я дал ему прикурить.
— Так вот, теперь мне нужно жениться, — заключил он, выпустив дым.
— «Нужно»?
— Да. Иначе дед оставит меня без гроша.
— А устроиться на работу ты не можешь?
— Нет.
Как и в былые времена, подобный ответ вызвал у меня сильное раздражение, но теперь я только усмехнулся:
— Хм, я вот как-то умудряюсь зарабатывать себе на жизнь…
— Ты к этому привык.
Дверь приоткрылась, и, заговорщицки улыбаясь, к нам заглянула персональная медсестра Фрэнсиса:
— Мистер Абернати, к вам тут кое-кто пришел.
Фрэнсис зажмурился, словно ожидая удара:
— Это она.
Медсестра ретировалась. Мы переглянулись.
— Фрэнсис, одумайся.
— От меня уже ничего не зависит.
В палату танцующей походкой вошла блондинка с фотографии. Ее розовый свитер украшала вышивка из голубых снежинок, волосы были затянуты в хвостик лентой того же оттенка розового.
Я нашел ее очень миловидной, даже красивой. На одеяло посыпались подарки: плюшевый мишка, упаковки «желейных бобов», номера «Джи-Кью», «Атлантик мансли», «Эсквайра»… «С каких это пор Фрэнсис читает глянцевые журналы?» — изумился я.
Она чмокнула больного в лоб:
— Милый, ну что ты как маленький… Мы ведь, кажется, договорились, что ты больше не куришь?
Выхватив сигарету, она затушила ее в пепельнице, после чего одарила меня сияющей улыбкой.
— Присцилла, познакомься, это мой друг Ричард, — монотонно произнес Фрэнсис.
Она распахнула глаза:
— О, я про тебя так много слышала!
— А я про тебя, — вежливо ответил я, и на этом, как по волшебству, разговор иссяк.
На следующий день в Бостон приехала Камилла — она тоже получила «предсмертное» письмо.
Вспоминая, как Генри сидел у моей постели в больнице Монпелье, я читал Фрэнсису «Нашего общего друга», а потом задремал в кресле. Проснувшись от его изумленного возгласа, я открыл глаза и подумал, что грежу.
Она выглядела старше своих лет. Осунувшееся лицо, потемневшие волосы, стрижка под мальчика. Все эти годы мне подспудно казалось, что Генри увел ее за собой в царство теней; сам того не сознавая, я уже не надеялся встретить ее снова. Тем сильнее было мое потрясение, когда она вдруг возникла передо мной — увидев ее померкшие, но все еще обворожительные черты, я чуть не умер от счастья.
Фрэнсис раскрыл объятия:
— Привет, дорогая! Иди скорее сюда.
Фрэнсиса выписали на второй день после приезда Камиллы (это была Пепельная среда). Втроем мы отправились гулять по городу. Бостон показался мне похожим на никогда не виденный Лондон: серое небо, закопченные кирпичные домики, китайские магнолии в тумане. Камилла и Фрэнсис захотели пойти к мессе, я к ним присоединился.
В церкви было людно и зябко. Мы отстояли очередь к алтарю, где согбенный престарелый священник обмакнул большой палец в пепел и начертил крест у меня на лбу. «Ибо прах ты и в прах возвратишься».
[147]
Когда пришло время причастия и вокруг начали подниматься, я тоже встал, но Камилла поспешно одернула меня. Сидя на скамье, мы наблюдали за тем, как прихожане, толпясь и шаркая, снова подтягиваются к алтарю.
— Знаете, — сказал Фрэнсис, когда мы вышли из церкви и открыли зонты, — как-то раз я проявил наивность и спросил Банни, приходилось ли ему всерьез задумываться о том, что такое грех.
— И что он ответил? — поинтересовалась Камилла.
Фрэнсис насмешливо фыркнул:
— Он ответил: «Конечно нет. Что я, католик какой-нибудь?»
После мессы мы пошли в темный тесный бар на Бойлстон-стрит и просидели там до самого вечера. В беседе всплыло имя Чарльза. Выяснилось, что одно время он был в Бостоне частым гостем.
— А года два назад Фрэнсис одолжил ему крупную сумму, — сказала Камилла и прибавила: — Только напрасно он это сделал. Чарльз не заслуживал его доброты.
Дернув плечом, Фрэнсис допил виски. Такой поворот разговора, кажется, его не обрадовал:
— Одолжил, и ладно.
— С деньгами ты, считай, распрощался.
— Ничего страшного.
Меня распирало от любопытства:
— Так как же у Чарльза дела?
— Потихоньку, — туманно ответила Камилла.
Ей, похоже, тоже было неловко, но, поймав мой ожидающий взгляд, она нехотя продолжила:
— В общем, сначала он работал у дядюшки в конторе. Потом устроился тапером в бар… можешь представить последствия. Бабушка вся извелась. Наконец ей пришлось попросить дядю, чтобы он поговорил с Чарльзом, объяснил, что если так и дальше пойдет, то она не захочет видеть его под своей крышей. Чарльз взбеленился, ушел, хлопнув дверью, снял комнату, продолжал играть в баре. Но его скоро выгнали, и ему пришлось вернуться. Тогда-то он и начал наведываться в Бостон.
