– Дурак! – Меня снова накрыла обида. – Очень даже известно! Это же гений! Надежда мировой живописи! Сенсация последнего Sotheby's!
– Да ну! Ты и его уже успела захомутать? Поздравляю!
– С чем? Ты его выгнал! Он вообще может подумать, что ты мой муж!
– Я? Твой муж? – Макс внимательно оглядел мое зареванное лицо, измятое после длительного сидения на корточках платье. – Вряд ли. У таких, как ты, мужа быть не может.
– Почему это? – вскинулась я.
– Вымрет. Недельку с тобой проведет – и все, каюк. Так что если уж у мировой живописи на этого цуцика вся надежда, ты хоть живопись пожалей.
– Ты уже пожалел! – Мне стало так обидно, так горько, что я разрыдалась. Взаправду.
Макс постоял чуток рядом, переминаясь с ноги на ногу, понял, что мое горе – всерьез, сжалился:
– Даш, ну не реви! Я ж не знал, кто это. Думал, ты, как всегда, какое-то чмо подцепила. Потом сама же жалеть станешь. Ну, хочешь, я ему позвоню, объясню все. Говори номер.
– Я не знаю его номера, – проревела я. – Мы даже телефонами обменяться не успели. А завтра он уезжает! И я его больше не увижу! Никогда! А он – гений! Уорхол! Пикассо! Сальвадор Дали!
– Про Пикассо и Дали слыхал, а этот – Уорхол? Кто такой?
– Деревня! – выплюнула я все свое презрение. – Уорхол – это самый известный авангардист. Американец. Второе место в списке Форбса.
– Где? – Макс оторопел. – Список Форбса я наизусть знаю, по работе положено. Нет там таких! Уорхол, говоришь? Толком сказать можешь, кто он, художник или миллиардер?
– Он – самый востребованный на аукционах.
– А причем тут форбсы?
– Притом, что у художников – свой рейтинг, типа Форбса.
– Даш, – Макс по-настоящему забеспокоился, – ну, хочешь, я тебе найду его телефон? По своим каналам? Ты же знаешь, я все могу. Как правильно? Уорхол?
– Дурак! Он давно умер. Сердце отказало.
– Когда? – Макс аж позеленел.
– В восемьдесят седьмом году.
– Кто?
– Уорхол!
– А с тобой кто был?
– Чурилин, Павел!
– А он кто?
– Совсем дурак! – взвизгнула я. – Говорю же, новый Уорхол. Гений!
– Фу. – Макс чуть не сел мимо кресла. – Да, Даш. Ничто тебя не меняет.
– Телефон! – требовательно топнула я ногой. – Ты обещал!
– Чей?
– Чурилина! – взрыднула я.
– Вот и ладно. – Он встал, погладил меня по голове: – Чурилина, так Чурилина. Как скажешь. Ты иди, умойся. Себя в порядок приведи, я как раз телефон поищу.
В ванной я обозрела себя с ног до головы и ужаснулась. Дора Маар, хоть с кошкой, хоть без кошки, по сравнению со мной была писаной красавицей.
Я сунула в ванну затычку и встала под душ. Потом присела, потому что стоять было никак невозможно от усталости. Потом прилегла, потому что воды набралось вполне достаточно. Речушка журчала так успокаивающе, от нее шло такое летнее тепло. Перед глазами снова поплыли недавние картинки: на берегу откуда ни возьмись возникли милиционеры с обнаженными пистолетами, вековой дуб, на котором сидела кошка Доры Маар, превратился в зловещий прямоугольник двери, за которым притаилась смертельная опасность. Прекрасный, атлетически сложенный герой с манерами Геракла, в котором я тут же признала Уорхола, делал мне недвусмысленные знаки: не бойся, крошка, я с тобой.
Милиционеры дубасили в дерево прикладами тяжелых автоматов и орали: «Выходи! Сейчас дверь взломаю!» Зачем ломать дверь, если есть ключи, недоумевала я. В этот момент раздался какой-то особенно громкий звук, будто вековое дерево треснуло у самого основания, я очень испугалась, что сейчас оно рухнет на голову. Паша Уорхол прикрыл меня своим телом, я вжалась в густую траву, спасаясь от бандитской пули, и мой рот наполнился теплой кровью.
Меня убили? Еще успела подумать я перед смертью и уже приготовилась кануть в вечную тьму, как неожиданно оказалась в воздухе, поднятая, верно, на сильных ангельских крылах.
– Идиотка! – вдруг заорал мне прямо в ухо ангел, немедленно превратившийся в Макса. – Надо же так напиться, чтоб в ванной заснуть! Ты же могла захлебнуться и утонуть! И соседей, наверное, залила!
Не обращая внимания на мои слабые попытки прикрыть мокрую наготу, он вынес меня из ванной, швырнул на диван и бросил сверху плед.
– Вытирайся, я воду уберу. Видишь, уже до гостиной дошла.
Скосив глаза, я обнаружила, что из коридора, где находилась ванная, журчит прямо под ковер гостиной вихлястый веселенький ручеек.
Выходит, я и в самом деле заснула? И могла погибнуть? Вот что значит нервное перенапряжение и стресс. Нет, не зря профессия журналиста по опасности приравнена к профессии шахтера. Я – наглядное тому подтверждение.
– Чего пила? – выжал Макс в ведро мокрую тряпку. – Шампанское?
– Chateau Petrus, – буркнула я.
– Петрюс? Совсем сдурела? Ты что, забыла, как вы с Юлькой в Куршевеле от этого «Петрюса» чуть копыта не кинули?
– Там отравленный был.
– А здесь? Или отравители за тобой просто по пятам ходят? От самого Куршевеля? А может, тебя этот гений замочить пытался?
– Зачем?
– Чтобы самому остаться в живых и сотворить парочку-троечку сотен новых шедевров.
– Дурак!
– И я про это. Был бы он умный, догадался бы тебе в «Петрюс» цианида подсыпать.
– Гад! – Я изловчилась и запустила в своего мучителя подушку. Снаряд криво пролетел мимо Макса и плюхнулся прямиком в грязное ведро.
– Нет, ты точно не в себе! – Он вернул мокрую подушку точным броском прямо мне в лицо. – Имей в виду, третьей дегустации «Петрюса» ты не переживешь!
Отплевываясь и размазывая по лицу пледом грязную воду, я поневоле задумалась над этим вопросом. Вывод, к которому я пришла, представлялся мне единственно правильным:
– Значит, у меня на Petrus аллергия.
– Слава богу, соображать начала, – кивнул Макс.
– Телефон нашел? – вспомнилось мне недавнее обещание.
– Конечно.
– Позвонил?
– Нет.
– Почему?
– Даш, не получится у тебя с ним ничего.
– Почему это? – возмутилась я. – У нас уже бы все получилось, если б не ты!
– Куда, ты говоришь, он собрался?
– На Северный полюс.
– Вот и пусть едет. Остынет от любовной горячки, над смыслом жизни подумает. А ты у нас куда летишь? На Мальдивы. Да там таких форбсов будет – хоть руками в море собирай!
– Дай телефон!
