– Я ухожу, – сухо сообщила я. – Спать хочу.
– Дашенька, ну подожди две минуты, они сейчас придут! Что я скажу? Сама позвала, а сама одна. Мигель, он знаешь как расстроится, что ты ушла! А у него и так сердце болит.
Еще не лучше! Мало того что сосунок неоперившийся, так еще и больной на самый главный орган!
– Да нет, милочка, ты со мной уходишь. Иначе сейчас отца за тобой пришлю.
– Ладно, – кивнула Юлька. – Только в туалет сбегаю.
Пришлось присесть за столик. Компания была расслабленная, ленивая и насквозь показушная. Дети занятых родителей. Все исключительно с люксовой территории. Африканец взялся меня со всеми познакомить.
Японочка оказалась калмычкой, сестрой самого молодого президента автономной республики. Хотя – уже нет. Теперь самый молодой у нас – тридцатилетний душка Рамзан. Кстати, один из пареньков, ну очень красивый и столь же спесивый, представился его племянником. Даже имя скомкал, то ли Равшан, то ли Ашан, но то, что племянник, доложил четко и гордо. Забинтованная щиколотка, как выяснилось, единственный сын алюминиевого короля, тощий африканец – отпрыск знаменитого продюсера, еще двое, совсем зеленых, отрекомендовались сыном владельца сети казино и братом речного магната.
Честно говоря, от такой презентации я немного припухла. Как-то не доводилось мне тусоваться среди малолеток. Что за манера – вслед за именем обозначать родственные связи? Где я вообще нахожусь? На отдыхе или в школьном классе закрытого лицея, где изначально положено отметить свою принадлежность к les cremes des crèmes? Пошлость какая.
Кроме того выяснилось, что вельможные родственники этих цветов жизни, за исключением Кирсана и Рамзана, сплошь мои знакомцы. По World Yacht Trophies в Канне. Я не преминула сообщить об этом, чтобы не очень носы задирали и понимали свое место в курортной иерархии.
– А про тебя мы все знаем, – махнула рукой калмычка. – Юлька рассказывала. Так что не парься представляться.
Стало противно: что эти отростки о себе возомнили? Что я им – ровня? Неужели Юлька не известила, что я – журналистка?
– То есть вы знаете, что я тут по работе? – окинула я взглядом разболтанную компанию.
– Шутишь? – не поверила калмычка. – Сюда по работе не ездят.
– А ты что, правда работаешь? – спросила «щиколотка». – Зачем? Че, у брата денег не хватает?
– Понятия не имею, – я ухмыльнулась. – Меня чужие деньги не интересуют. Мне и своих, заработанных, хватает. На чужой шее висеть не привыкла.
Компания настороженно притихла.
– А вот и мы! – услышала я за спиной знакомый радостный визг. Юлька.
Видно, своих кавалеров племяшка подобрала именно у туалета. По крайней мере, их внешний вид иного не предполагал. Один, плотный, смуглый, с черными непослушными волосенками мальчишеских усиков и выбритой головой, на темечке которой кровавилась большая татуировка, был обряжен в длинную, чуть не до колен, футболку, замызганную настолько, что я брезгливо спрятала руки за спину, боясь ненароком испачкаться. Рубище второго, еще более смуглого и рыхлого, оказалось не только грязным, но и рваным. Сквозь неопрятные дыры просвечивало темное тело. На щиколотку волосатой ноги сползала крупная желтая цепочка, на которой позвякивали разноцветные стекляшки. Оба были босыми. Правда, грязи под ногтями я не заметила, наверное, в океане выполоскали.
Откуда здесь такие? Местные бомжи, что ли? А что, климат способствует. Круглый год 25–30 градусов, не замерзнешь. Да и объедков, наверное, много остается. Вон, какие ряхи отъели.
– Знакомьтесь! – подтолкнула обоих сразу Юлька. – Это (рваный) – Мигель. А это (татуированный) – Хуан.
– Привет! – Рваный шагнул вперед и обслюнявил мою щеку.
Кажется, меня перекосило. А тут и второй, татуированный, приложился к другой щеке.
Я громко икнула, подавляя внезапно образовавшуюся тошноту, и отодвинулась за спинку стула.
– Ну, как тебе Дашка? – восторженно дернула Юлька рваного за лохмотья.
– Я никогда не видел таких красивых девушек, – искренне сообщил тот. – У вас такая белая кожа! – Он почмокал темными губами. – Такие глаза, как изумруды.
И тут он сделал вообще нечто непотребное: поставил на стул свою босую ногу с цепочкой, покрутил ее, сминая курчавую шерсть, ковром устлавшую толстую икру, выцепил из стекляшек одну, густо зеленую, с силой рванул, крякнул – видно, выдернул собственные волосины – и протянул ее мне на бледно-коричневой, с черными разводами ладони:
– По случаю нашего знакомства!
Зеленая нечисть, как осколок от пивной бутылки, лежала на широкой ладони, посверкивая под барным светом. Из-под стекляшки, как худой червяк, выкручивался толстый черный волос.
Меня снова затошнило.
– Бери, Дашка, – громко посоветовала Юлька. – Это мексиканский изумруд, самый ценный в мире.
– Да-да, – закивал рваный. – Это очень ценный камень. Очень чистый, как твои глаза.
Бомжеватых самозванцев развенчивать не хотелось: пусть порезвятся на средства нашей золотой молодежи. А я потом раскопаю, кто они есть на самом деле, и сделаю разгромный материал. Что-то типа «Ревизора». Ситуация очень похожа! Вон как вельможные отпрыски губки раскатали! Как же! Сын самого богатого человека Земли за одним столом с ними!
– Я не принимаю подарки от незнакомых! – нашлась я. – Тем более такие дорогие.
Последние слова я не сдержалась – прозвучали очень ехидно, но, похоже, заметила это лишь я сама.
– Бери, Дашка! – Юлька дернула меня за руку, раскрыла мою ладонь и опрокинула в нее стекляшку с клешни Мигеля. Вместе с волосом.
Я аж задрожала от негодования. Сбросила камешек на стол, отряхнула руки. Неужели никто не замечает, насколько мне мерзко? Увы. Безголовые олигархические юнцы лишь с восторженным любопытством пялились на мексиканца. Похоже, он являлся тут признанным кумиром. Ну, не идиоты? Он стекляшки разбрасывает, а они думают, что это – самоцветы! Сын миллиардера. Как бы не так! Самозванец! А эти. А ведь через несколько лет в их руки перейдут огромные деньги и огромная власть. Бедная Россия.
– Юлька, мне руки помыть надо, – строго сказала я. – Проводи.
– Даша, что для вас заказать? – улыбнулся Мигель.
– Борщ, – оскалилась я. – Очень кушать хочется.
– А пить ты что будешь?
– Самогонку! – Это слово вылетело само, честное слово! Наверное, аэропортовские приключения навеяли, но брать его обратно было поздно.
У веселой компании за столом, я это отметила с особым удовольствием, дружно вытянулись лица. Мигель же лишь пошевелил губами, словно пробуя на вкус незнакомые русские слова, снова улыбнулся. На этот раз особенно широко, обнажая покоцанные незалеченным кариесом зубы.
– Шутишь, да? – заглянула мне в глаза Юлька. – Откуда тут борщ? А самогонка?
