– Антоша, я смотрю, ты просто профи! Скажи-ка мне, когда вещь из обычной становится антикварной?
– По закону – через полста лет после изготовления. Но у коллекционеров свой счет. Вещи, сделанные после сорокового года прошлого века, за антиквариат пока не признают.
– То есть если у меня дома стоят две вазы, тридцать девятого и сорокового года, то одна из них – антиквариат, а вторую выбросить можно?
– Я бы не спешил. В будущем году вторая тоже перейдет в статус антиквариата. То же самое с мебелью, предметами обихода. Тут много разных факторов, главный – редкость. Историко-культурная ценность тоже важна.
– Слушай, у родителей на даче шкаф дореволюционный есть и стол двадцатых годов. Это что?
– Это – антиквариат. Береги и лелей. Выгонят с работы – продашь, на кусок хлеба хватит.
Впрочем, может и по-другому обернуться. Есть спрос – антиквариат, нету – хлам помоечный. Эксперту показывать надо. Мода, Даш, определяет и спрос, и ценность. Я все-таки не за камушки-вазы, а за картины. Антиквариат – это по большому счету просто старинная вещь, а произведение искусства – это нечто иное. Потому я за Павлика и волнуюсь. Модный он очень стал, плохо это.
– Да что ты к нему прицепился? Хватит уже меня ревновать! Я же не с ним, а с тобой!
– Это правда, – облегченно расцвел Боков. – Ты не представляешь, как это для меня важно!
– Мои родственники, ну, Рашидовы, решили коллекционированием заняться. Замучили меня: с чего лучше начать? Я им Пашу посоветовала.
Произнеся эти слова, я сама удивилась: вот так и закладывается будущая реальность. Что с того, что родственникам даже фамилия Чурилина ни о чем не говорит? Надумали они к коллекционерам присоседиться? Надумали. За консультацией к кому обратятся? Ко мне. А я посоветую. Значит, озвученные только что слова – это программа на будущее. Вот так и бывает: ты еще ни сном ни духом, а мозг уже все за тебя решил. И языку сигнал подал.
– Тогда мне придется с твоими родственниками конкурировать! Я тоже Пашины работы собираю!
– Ну знаешь, мой портрет все же из семьи уйти не должен.
– Это как сказать, – загадочно улыбнулся Боков.
Намекает. Причем совершенно однозначно. Типа, если он полотно купит, то оно все равно в семье останется, в нашей с ним. Ладно, сделаю вид, что не поняла. Предложения-то он пока мне не сделал!
– Боюсь, через год-два к Чурилину очередь из музеев выстроится.
– Вряд ли! Откуда у музеев деньги? Они же нищие! На аукционах зубами щелкают, а купить ничего не могут.
– Ну, если работы Павла будут иметь музейное значение.
Я живо представила свой портрет на стене Третьяковки. Честное слово, он очень украсил галерею! И очередь к картине вилась через все залы. Как к Джоконде в Лувре.
– Не будь наивной, Даш! – прервал мои грезы Боков. – Чурилин, конечно, очень интересен для музеев уже сейчас, а толку? Хорошо, конечно, если его работам придадут такой статус, тогда вывезти их за рубеж можно будет только с разрешения Росохранкультуры. Но это абсолютная гарантия, что тут же начнут подделывать!
– Экспертизу закажем!
– Кому? Институт частных экспертов у нас пока не развит, а музеям проводить коммерческую экспертизу запрещено.
– Почему?
– Потому что эксперт материально отвечает за свое заключение. А чем музей ответит в случае ошибки? Фондами? Любая экспертиза на 80 процентов субъективна! Тебя не удивляет, сколько сейчас в мире продается работ Айвазовского? Мы как-то подсчитать взялись, вышло, что он чуть ли не каждую неделю должен был писать по картине! Раньше, когда русское искусство не было востребовано, многие умельцы брали работы наших мастеров и подписывали западными именами. Сейчас – обратный процесс. Такая чехарда! Поэтому я за Пашу и опасаюсь.
Мы, наверное, еще долго бы беседовали о столь интересных и высоких материях, но неожиданно в дверь постучали.
– Антон Петрович, дорогой, здравствуй! – В номер ввалился высокий стройный мужчина, черноволосый, сероглазый и очень хорошо одетый. – Заказ выполнен, принимай. На всякий случай привезли много разного, чтоб уж наверняка что-то подошло.
– Знакомьтесь! – обрадованно вскочил Антон. – Мой друг Сергей Торсунян, предприниматель вселенского масштаба и житель Мурманска. А это – Даша, известная журналистка и мой близкий друг.
– Сергей! – Церемонно поцеловал мне руку гость и окинул меня таким взглядом, что я сразу поняла: его вселенский масштаб проявляется не только в предпринимательстве. – Значит, это для вас я одежду подбирал? Знал бы, какая девушка в наши широты пожаловала, лично бы в Париж слетал, чтобы все было из лучших бутиков. У нас тут люди скромные, и товар соответствующий.
Руку мою из своей он так и не выпустил.
– Ничего, – улыбнулась я. – Главное, чтобы было тепло и удобно. А в дизайнерских нарядах я в других местах покрасуюсь.
– Как это – в других местах? У меня сегодня банкет. Прямо тут, в гостинице, будет весь цвет города и области. Приглашаю. Антон, ты что, не сказал?
– Не успел. Времени еще – куча! Потом, мы же такой путь проделали, а завтра с утра – на полюс. Я-то выдержу, а за Дашу тревожно. Хрупкая она, как цветочек. Ее беречь надо, как-никак лучшая журналистка России.
– А о чем вы пишете, Дашенька? – Все так же не отпуская моей руки, он увлек меня на диван, сел рядом, нисколько не опасаясь, что Антон может обидеться.
– О разном.
– Ты что, Дарью Громову не знаешь? – делано возмутился Боков. – Это же она вашего Прохорова на весь мир ославила!
– Вы? Это вы писали про Куршевель? Даша! – Он вскочил с диван и тут же красиво припал передо мной на одно колено. – Позвольте вам выразить свое искреннее восхищение! Ведь это благодаря вам стоимость активов «Норильского никеля» упала на три миллиарда долларов! Да еще и западный инвестор от них отказался. У нас тут просто праздник был! Сколько раз я Мише говорил: не вози блядей самолетами. Не зли народ! Докатался! Дашенька, сегодня вы будете царицей моего бала!
– Ни в коем случае! – скромно потупилась я, перехватив настороженный взгляд Антона. – Я тут инкогнито. Мы, конечно, заглянем к вам, но ненадолго. А что у вас за праздник?
– Я же по совместительству еще и на государство работаю. Унитарное теплоэнергетическое предприятие «МЭКОС» из финансовой дыры вытягиваю. Так вот, этому предприятию – десять лет. Юбилей.
– От предприятия-то хоть что-то еще осталось? – хмыкнул Антон. – Ты уже сколько им руководишь?
– Три года, – расхохотался Торсунян. – Поле деятельности, конечно, заметно сузилось, я много успел, но еще есть неиспользованные резервы!
– Или резервов слишком много, или ты стареешь, – подмигнул Боков. – Я был уверен, что через год в твоей кочегарке будет конкурсный управляющий, а весь цивилизованный мир зальется слезами по поводу горькой судьбы замерзающих в вечной мерзлоте мурманчан!
