Нике очень хотелось зааплодировать. Но она постеснялась.
– Вероника Владиславовна… – ЕВР снова сел, взял ее руки в свои ладони.
«Вот сейчас он сделает мне предложение, – подумала Ника, – или поцелует». Она томно прикрыла глаза, затрепетала ресницами.
– Ника… – Его прекрасный голос понизился до нежного, с сексуальной хрипотцой шепота. – Если я попрошу вас… – Он замолчал, едва справляясь с нахлынувшим волнением, совладал с собой, глубоко вздохнул, видимо набираясь храбрости для того, главного, к чему шел все это немыслимо долгое время. – Если я попрошу вас стать… моим учителем!
– В жизни? – ахнула, распахивая синие окна глаз, Ника.
– Да! – ЕВР снова загорелся. – И в живописи. Вы такая светлая, солнечная, не зря вас так любят дети. Научите меня радоваться!
Ника растерялась. Радоваться – значит, любить. Это общеизвестно. Может, он иносказательно просит подарить ему радость любви?
Девушка вспыхнула, пораженная этим чудесным открытием, потупила взор и смущенно проронила:
– Я согласна…
– Отлично! – обрадовался ЕВР. Благодарно и горячо покрыл поцелуями Никины руки. – Начнем прямо сейчас?
К такому стремительному повороту событий Ника не была готова. К тому же как раз сегодня на ней был надет совершенно простенький, хэбэшный комплект белья…
Не обращая внимания на Никино смущение, хозяин легко поднял ее с дивана и потащил за руку в мастерскую.
«Куда? Почему? – запаниковала девушка. – Там нет ни дивана, ни кресла! Ну не на мольберте же!»
– Смотрите! – торжественно провозгласил ЕВР, включая свет.
Прямо перед ними на выстроенных в строгую линейку подрамниках стояли картины. Те, что он поснимал со стен.
– Ника… – ЕВР очень волновался. – Я вам всецело доверяю. Вот кисти. Вот краски. Пожалуйста, добавьте в них цвета! Так, как считаете нужным… – И он, смахнув со лба пот, стремительно вышел.
Ника осталась одна. Потрясенная, растерянная, раздосадованная.
Она-то думала…
А он…
Вдруг ее захлестнула такая ненависть, что в глазах зарябило! Плохо соображая, что делает, девушка подскочила к палитре, схватила изящную кисть, грозно макнула ее в первую попавшуюся ярко-голубую краску. Хищно оглядела ужасающие холсты. Сознание вычленило один, центральный. Громоздкий, квадратный, в унылых серо-болотных тонах. Держа кисть наперевес, как праведное оружие возмездия, Ника подскочила к холсту и не глядя принялась яростно елозить по нему мягкой податливой щетиной. Почувствовав, что нежные волоски стерлись, отбросила никчемную деревяшку, тут же ухватила другую, толще, значительнее. Окунула ее в ядовито-малиновую яркость и, уже не елозя, а брезгливо стряхивая вязкую жидкость с кисти на холст, принялась за следующий шедевр. Сине-серый, угрюмый, как осенние сумерки заблудшей московской души.
Холст слева, грязно коричневый, как шоколадный чертеж, который она рисовала для Вовчика, был мгновенно исчеркан ярко-белой строгой квадратурой тюремной решетки.
К неведомым подобиям птиц, которые на следующем полотне больше напоминали доисторических хищных птеродактилей, художница щедро пристроила улыбающиеся детские рожицы, типа точка-точка-запятая.
Сдула со вспотевшего лба прилипшую челку, огляделась. «Ага!» – сказала себе. И злорадно устремилась к правому крайнему подрамнику, зиявшему черными космическими дырами в удушливом безвоздушном пространстве. Через минуту безмолвную бесконечность Вселенной перекрыл нежно-зеленый трепетный листочек. Не то березовый, не то лопуха.
«Все! – сказала себе няня. – Пусть он меня уволит. Пусть – убьет. Но этот живописный кошмар уже никогда больше не испугает ни детей, ни собак».
Она собралась уже было покинуть поле неравного боя, да отчего-то притормозила, уставившись на центральный, в синих разводах, кошмар. В голове нежданно всплыла Гена с ее солнцем через снегопад. Совершенно точно зная, что делает, Ника отыскала ярко-оранжевую краску и щедро, не жалея, сдобрила ею синий метельный разгул.
Бросила на пол кисти. Тщательно вытерла ветошью руки.
ЕВР напряженно сидел в гостиной.
«Ждет! – злорадно поняла Ника. – Изнывает от нетерпения! Давай-давай погляди! Узнаешь, как над беззащитной девушкой полгода издеваться».
Гордо задрав подбородок, няня прошествовала мимо подскочившего с кресла хозяина, бросив ему короткое: «Прощайте».
Поднялась в свою комнату. Вздыхая и всхлипывая, стала спешно кидать в чемодан вещи. Сложила. Пристроила портфолио, уселась сверху. Все. Очередной этап ее жизни бесславно закончен.
Куда теперь? К тете Вале? Как? Метро закрыто, подаренного Вовчиком водилу она отпустила, предвкушая романтический вечер в кругу семьи. Такси? Страшновато с вещами…
Внизу в гостиной явственно слышался какой-то шум, пару раз даже упало что-то тяжелое.
«Смотри, как неистовствует! – испугалась Ника. – В состоянии аффекта и убить может!» Девушка красочно представила разъяренного ЕВРа, его горящие глаза, протянутые к ней жесткие, хищные пальцы, свою хрупкую белую шею, зажатую в их смертельных тисках, и – быстро защелкнула дверной замок.
Себя было страшно жалко. Ника шмыгнула носом раз, другой и горько расплакалась. Особенно невыносимо было думать, что она так и не успела дошить придуманную сегодня блузку совершенно оригинального кроя. А теперь уже и не дошьет. И что останется от нее в истории моды?
Только трусы-протез.
В дверь осторожно поскреблись, потом мужской голос, зажатый, глухой, вовсе даже и не похожий на милый баритон ЕВРа, тихонько позвал:
– Вероника…
«Вот он, значит, какой, голос смерти», – равнодушно отметила Ника и заревела еще горше.
– Ника, вы не спите?
Девушка, затаив дыхание, промолчала. Ее сердце билось так часто и так громко, что конечно же ЕВР не мог не услышать этого тревожного буханья. Однако ломать дверь не стал, поостерегшись, верно, разбудить детей, от бессилия лишь громко скрипнул зубами, потоптался под дверью и ушел.
Сидеть на портфолио было очень неудобно, измученная страхом, ожиданием и полной неизвестностью, Ника прилегла на краешек ставшей теперь чужой кровати.
Разбудил ее страшный грохот: ЕВР все-таки решился взломать дверь! Он колотил в нее ногами, да так, что стены ходили ходуном.
«С ума сошел, – констатировала Ника. – Видно, уже про детей забыл».
Стало невыносимо жалко таких родных, таких милых малюток: за что им такая судьба? Сначала бросила мать, теперь вот и отца в психушку упекут. Хорошо если в психушку, а могут ведь и пожизненное заключение дать. За убийство. Хотя… В такой ситуации лучше уж совсем без отца.
Тут же пришло единственно правильное решение: если только она останется жива, то, когда выйдет из больницы, просто усыновит двойняшек!
