– Автозагар! – объяснил Макс. – У солиста живот прихватило, вот я и подменяю.
– Так ты еще и солист? Поешь? Пляшешь?
– Как видишь, – пожал плечами конспиратор. – Моя задача – не давать скучать богатым дамочкам, типа тебя.
– Вали давай! Адресом ошибся. Какая я тебе дамочка? Нашел богачку!
– Тихо, тихо, – приложил он палец к моему рту. – Чего шумишь? Я же не ты, кто меня сюда пустит? Бомонд! Вот и приходится шустрить.
– Зачем?
– Затем! – передразнил он. – Чтоб с тобой быть.
Я подавилась собственным негодованием.
– Но-но! – предупредительно вскочил он, видя, что мои пальцы потянулись к тяжелому столовому прибору. – Не хочешь – не надо. – Он профессионально развел руки, ударил себя ладонью по голенищу и поплыл, заключая в объятия красивую немолодую даму, самозабвенно пляшущую рядом, и не отходил от нее все то время, что длились эти разудалые пляски. А потом, не смущаясь, уселся за ее столик, непосредственно позади нас. Хорошо, хоть спиной к нам: Юлька не узнает.
Запыхавшаяся и взмокшая, вернулась правительственная жена Света. Не найдя общего языка с флегматичным медведем, она уселась на стул, тем не менее довольная. Цыгане и цыганки рассредоточились по столикам. То тут, то там возникало хоровое пение, фальшивое, но очень душевное. Звенели гитары, хлопало шампанское.
– Хорошо! – выдохнула Света. – Все-таки для нас, русских, цыгане – нечто особенное. Родное.
Юлька этническую музыку по младости лет не понимала, а потому, выхлебав полный бокал холодного шампанского, призналась:
– Это все прошлый век. Для пенсионеров. Лучше бы что-нибудь экстремальное.
– Нет, это – вечное, – не согласилась соседка. – А экстрим быстро надоедает. Мой чего только не пробовал! И в метро катался, и, бомжом переодевшись, милостыню просил, и на полигоны с друзьями ездил – в партизан играть, и с диггерами в канализацию лазал.
От вышеперечисленного я онемела.
– Как это – бомжом? – заинтересовалась Юлька.
– Да так! Рванье нацепил, чем-то обрызгался, чтоб воняло, как от помойки, и к Павелецкому вокзалу потащился, милостыню просить. А приятель наш, Мишка Рейман, знаете, наверное? Так он в это время у Курского ошивался. Потом доходы подсчитали. Тот, кто меньше собрал, платит. Мой выиграл!
– И сколько? – обмерла я.
– Не помню. То ли двадцать, то ли тридцать тысяч.
– Рублей?
– Даш, ну кто сейчас на рубли спорит? Конечно, долларов! А вот когда на крыс охотились, мой не потянул – зрение у него неважное. Сколько уговариваю прооперироваться – трусит. Вот и проиграл. Штук двадцать, что ли, завалил. А победитель – Саня Гамут, тот около трехсот укокошил!
– Кого? – в один голос спросили мы с Юлькой.
– Крыс, кого же еще! Они ведь на крыс охотились. Нашли какой-то дом заброшенный, под снос, где-то на бульварах, экипировались соответственно: автоматы, каски шахтерские, чтоб лампочка во лбу горела, приборы ночного видения – и вперед! Часа три они там неравный бой с крысами вели. Домой пришел потный, довольный, как на войне побывал.
– А зачем им все это? – задала я глупейший вопрос.
– Скучно. Вот и ищут развлечений. Это раньше мы то в Африку на сафари, то в кораллы на дайвинг, то с парашюта в джунгли прыгали. Надоело все, а напряжение как-то сбрасывать надо.
– А в партизан как играют?
– Да как дети! На полигон их вывезли, в танки посадили, показали, куда жать, чтобы танк стрельнул. А впереди движущиеся мишени, типа, немцы. Вот они по ним залпами и лупили.
– А откуда у наших партизан танки взялись? – Я усиленно вспоминала курс школьной истории и виденные фильмы про войну.
– Так, трофейные, немецкие, их предыдущая команда отбивала. Там другая игра была.
– Тоже на интерес?
– Конечно. Кто за бесплатно мытариться станет?
– Да, мужчинам проще, – вновь входя в образ великосветской дамочки, жеманно согласилась я. – А нам, женщинам, хоть со скуки подыхай.
– Ну, не скажи! – хихикнула Света. – Мы с девчонками тоже себе экстрим заказали. Только тсс! – Она прижала палец к губам. – Никому! Мой, если узнает, прибьет! Знаешь, как разорется? Ты – жена члена правительства! У меня имидж! Если узнает пресса.
– Так что было-то? – поторопила я.
– Мы проститутками прикинулись!
– Как это?
– Да просто! Приоделись, как полагается, и на Тверскую! Вот это кайф! Некоторые, скажу по секрету, так в образ вошли, что мужья их потом дня три искали.
– Что – прямо так? Не побоялись? – загорелись глазенки у Юльки. – А как же сутенеры? Конкуренция?
Я внимательно вгляделась в родное лицо. Откуда, скажите, пожалуйста, у шестнадцатилетней дочери нефтяного магната такие познания? И такой неподдельный интерес? Выяснилось, что племяшка изрядно накачалась шампанским.
– Так мы все по-умному, – призналась Света. – Профессионала наняли!
– Сутенера?
– Да нет. Того, кто такую развлекаловку устраивает. Он, конечно, заплатил кому надо. А на Тверской сказал, что это сериал снимают, а мы – актрисы. Проститутки, знаете, как оживились! Тоже мечтали в кадр попасть. Дуры!
– Класс! – одобрила Юлька. – Я тоже так хочу!
Я уничтожающе посмотрела на распоясавшегося ребенка, но племяшка постаралась «не заметить» моей реакции.
* * *
Откуда-то из недр «Le Coin Savoyard» притащилась встрепанная светская обозревательница, о существовании которой мы, честно говоря, совершенно забыли, увлекшись интересной беседой.
– Водки нажралась, – пожаловалась она. – И обкурилась. Голова трещит.
– Женечка, аспиринчику дать? – подхватилась добрая Света. – Ты ж знаешь, у меня всегда с собой.
– Давай. Только надо теплой воды попросить, чтобы растворить.
Официант с пониманием отнесся к просьбе дамы. Сгонял внутрь ресторана и объявился с круглым подносиком, на котором стоял высокий стакан с чем-то солнечно-желтым.
– Что принес? – уставилась на стакан страдающая коллега.
– Вы же просили теплое питье, – оскалился добрый француз. – Я отжал свежий сок и подогрел!
– У-у! – взвыла Женя. – Придурок! Я же воду просила! Для таблетки! – Официант снова исчез. – Заставь дурака богу молиться. Привыкли, гады, что им тут за каждый чих чаевые сыпятся, вот и выслуживаются! Ни ума, ни фантазии. Что бы они тут вообще без нас делали? С голоду б подохли!
– Вот и мой так же говорит, – хихикнула пьяненькая Света. – Езжай, говорит, в Куршевель, окажи бедной Франции посильную гуманитарную помощь от советского правительства. – И сунула вновь подскочившему официанту двадцатиевровую бумажку.
